Список форумов Hablemos del Amor... О Рафаэле

Hablemos del Amor... О Рафаэле

... и не только.
 
 FAQFAQ   ПоискПоиск   ПользователиПользователи   ГруппыГруппы   РегистрацияРегистрация 
 ПрофильПрофиль   Войти и проверить личные сообщенияВойти и проверить личные сообщения   ВходВход 

На сайт El planeta Digan lo que digan
...Или ты наденешь по мне траур
На страницу Пред.  1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10  След.
 
Начать новую тему   Ответить на тему    Список форумов Hablemos del Amor... О Рафаэле -> Культура Испании
Предыдущая тема :: Следующая тема  
Автор Сообщение
Клио


   

Зарегистрирован: 22.04.2011
Сообщения: 1712
Откуда: Москва

СообщениеДобавлено: Ср Сен 02, 2015 11:16 pm    Заголовок сообщения: Ответить с цитатой

Если выложу сразу, потом на полгода замолчу. Лучше уж раз в неделю с продолжением...
Вернуться к началу
Посмотреть профиль Отправить личное сообщение Посетить сайт автора
Алина


   

Зарегистрирован: 10.09.2011
Сообщения: 2733
Откуда: Санкт-Петербург

СообщениеДобавлено: Ср Сен 02, 2015 11:22 pm    Заголовок сообщения: Ответить с цитатой

Не-не, сразу не надо!
Давай с продолжением!
Подмигивает
_________________
Soy Como Soy
Вернуться к началу
Посмотреть профиль Отправить личное сообщение
Клио


   

Зарегистрирован: 22.04.2011
Сообщения: 1712
Откуда: Москва

СообщениеДобавлено: Сб Сен 05, 2015 2:04 am    Заголовок сообщения: Ответить с цитатой

    Вскоре после Рождества семья Бенитесов разделилась. Пройдет немало лет, прежде чем они опять соберутся вместе. Пепе, старшего мальчика, забрали к себе дедушка с бабушкой. Энкарна уехала в Мадрид искать работу горничной. Уезжая, она дала себе клятву, которую сдержала: никогда в жизни не возвращаться больше в город, где ей, ее братьям и сестрам столько пришлось перестрадать.
    Этот отъезд облегчил ношу Анхелиты. У нее на руках остались только двое младших, Кармела и Маноло. Маноло был всё еще, по словам дона Карлоса Санчеса, «чумазый мальчуган с озорной улыбкой от уха до уха и соплями, текущими из носа, как вода из крана». Но он потихоньку рос, его тощее тельце вытягивалось, и близился тот момент, когда ему станут, наконец, впору мешковатые рубахи и штаны, которые он вытаскивал каждый день из кучи лохмотьев на полу дома Бенитесов. Его отличительным знаком, главной его драгоценностью стала найденная на какой-то соседской помойке потертая и завшивленная рабочая кепка из черной кожи. Кепка была ему совсем не по размеру. Между ее околышем и головой Маноло можно было просунуть кулак. Козырек съезжал до бровей, закрывая обзор ровно наполовину. Вид получался смешной, как будто мальчик изображал Джеки Кугана в отцовской кепке. Но для десятилетнего Маноло Бенитеса это был подсознательный символ его индивидуальности, печать, хоть немного, но выделявшая его из окружающей безликой и серой массы. Он не расставался с кепкой ни на минуту и даже спать в ней ложился, если сестра не забывала ее отобрать.
    Теперь у него был свой уголок в семейной кровати, место, освободившееся с отъездом Энкарны в Мадрид. Он был худой и жилистый мальчик, его тело иссушил многолетний хронический голод, так что остались только мышцы, кожа да кости.
    Несмотря на плохое питание, он был рослым для своих лет. Рот его казался велик и при смехе растягивался в зияющую дыру. Он передвигался независимой походкой вразвалочку, к которой обязывало наследственное прозвище Бенитесов, Эль Ренко. Иногда его угрюмое молчание взрывалось раскатистым хохотом, нарушавшим гладкую поверхность его натуры, словно дельфин с шумом плюхался в спокойное море.
    Анхелита часто задумывалась о будущем брата. В такие минуты она желала ему судьбы, не выходившей за границы ее скудного кругозора. Ей хотелось, чтобы «он стал, как наш папа, усердным и честным работником в поле».
    Ее брату не суждено было пойти тем путем, который по-матерински наивно рисовала для него Анхелита. Он уже и теперь ускользал от ее контроля. Стоило ее дисциплинирующему взору на минутку отвлечься, как он немедленно сбегал, чтобы шляться по грязным улицам, составлявшим его маленький мир. Деревянную скамью, закрепленную за ним в приюте дона Карлоса, чаще можно было увидеть пустой, нежели занятой своим обитателем.
    Те немногие часы, на которые он сумел вырваться из властных рук Анхелиты и монахинь дона Карлоса, и составили всё детство Мануэля Бенитеса. Однажды, когда Маноло после целого дня скитаний по улицам вернулся в лачугу, где жила семья, он увидел, как Анхелита, скорчившись на кровати и спрятав лицо в ладони, «со слезами молилась Господу, чтобы он нам помог, потому что у нас совсем нечего есть».
    Эта картина его ошеломила. Никогда еще так не было, чтоб сестре не хватало сил. Он сразу понял, что должен сделать. Настало его время приложить свои детские руки к тому, чтоб помочь ей кормить семью.
    Пару дней спустя в знойный полдень он приступил к делу. Взяв старый мешок из-под зерна, он соскользнул в Гуадалкивир, переплыл его по-собачьи и выбрался на другой берег. Не тратя времени на то, чтобы обсохнуть, он двинулся к апельсиновым рощам дона Феликса Морено. Выбрав дерево подальше от случайных глаз, принялся методично набивать свой мешок апельсинами. Вечером он отдал их Анхелите, это был его первый вклад в семейную трапезу.
    Его набеги на поля вокруг Пальмы продолжались. Вскоре у него появился сообщник: мальчик по имени Хуан Оррильо, ставший его ближайшим другом. Он был пониже Маноло, ребра его от голода выпирали наружу. У него были быстрые темные глаза и острый ум, сделавший его лидером в паре. Совместные вылазки в поля по ту сторону Гуадалкивира укрепили начавшуюся на улицах дружбу, и скоро мальчики сделались неразлучны.
    Так проходило их детство. Они делили часы между экспедициями на картофельные грядки и в апельсиновые рощи в окрестностях Пальмы, неутомимым кружением по ее улицам и теми прискорбными моментами, когда, пристыженные или побитые своими домашними, они были вынуждены возвращаться на деревянные скамьи в школе дона Карлоса.
    Новые занятия Маноло плохо совмещались со скромными надеждами, лелеемыми старшей сестрой по поводу его судьбы. Но сознание того, что в доме хоть немножко прибавится еды, примиряло ее с ними и заставляло утихнуть муки ее и без того неспокойной совести. В любом случае, его поступки не имели большого значения. Скитался ли он по полям или просиживал штаны на скамьях приюта, его перспективы на будущее, как и других таких же юных пальменьос, от этого не менялись.
    Маноло и Хуан могли мечтать о надменной власти, какую давала полицейския форма, о романтике жизни водителя грузовика, о недосягаемо далеких и притягательных опасностях корриды. Эти мечты ничего не могли изменить в их судьбе. Их плечи не суждено было украсить плащу полицейского, их жаждущие приключений руки не ждал рычащий грузовик. Они должны были вслед за отцами и дедами гнуть спины и надрывать здоровье на полях за городской чертой, обслуживая местных землевладельцев. И Маноло Бенитесу тоже предстояло идти работать в эти поля, туда, откуда сейчас он так лихо утаскивал какой-нибудь мешок апельсинов.
    Пока же это будущее смутно маячило перед ним, а он бессознательно пытался найти способ его избежать. Но вплоть до той зимней ночи, когда его восхищенным глазам открылся мир Куррито де ла Круса, он не имел конкретной цели, какого-то манящего идеала. На излете детства его воображение временами занимали туманные и неопределенные честолюбивые замыслы. Он желал стать просто «важным человеком», которого он простодушно представлял как «мужчину с сигарой, с автомобилем и в панаме», — живущего притом как можно дальше от Пальмы дель Рио.
    В то утро, когда Маноло Бенитес стащил сестринское одеяло, его представления о корриде не выходили, тем не менее, за пределы облагороженных и шаблонных образов, которые он видел накануне вечером на экране «Сине Херес». Желание, которое им овладело, было весьма распространенным, владевшим в то или иное время воображением едва ли не каждого голодного молодого человека в Испании, каждого неловкого подростка, жаждущего громкой славы. Оно было сродни горячечной мечте негритянского мальчишки из трущоб о том, чтоб кулаками выбить себе место под солнцем белых людей, или фантазиям юного индейского шахтера в Андах, который спит и видит, как магическая сила его ног приводит в восторг переполненный футбольный стадион.
    Шансы Маноло Бенитеса претворить в жизнь свою мечту были столь исчезающе малы, что, знай он об этом в то зимнее утро, когда стащил у сестры одеяло, он бы, пожалуй, не рискнул ввязаться в эту затею. Но он не знал, и он рискнул.
    Он замочил одеяло на несколько часов в чане с punia, дешевой краской кирпичного цвета, пока оно не стало ржаво-коричневым, а складки его задубели от краски и при каждом движении ломались, как заледеневшие листья на ветру. Во время одного из своих набегов на поля он нашел идеальное оружие для осуществления своей мечты. Он вытащил его из груды валунов на берегу Гуадалкивира. Это был заржавленный штык времен Гражданской войны, оброненный там одним из тех, кто шел в атаку на город летом 1936 года.
    «Если хочешь стать тореро, стань сперва быком». Поколения испанских юнцов нарушали покой тротуаров и проулков своих селений, претворяя это правило в жизнь. С громкими азартными криками они играли в корриду, как другие мальчишки — в футбол или баскетбол, атакуя мулеты друг друга, чтобы выучиться основным приемам ремесла тореро. В Пальме молодые люди, игравшие в эту игру, каждый день собирались у стен сгоревшего остова церкви Санто Доминго. Лидером их был тощий девятнадцатилетний калека по имени Луис Родригес. Как и мальчишки, толпившиеся вокруг него в руинах церкви с обвалившейся крышей, Родригес чувствовал неодолимый зов корриды. У этих юношей он вызывал особый трепет, ибо ему доводилось носить traje de luces. Он был подающим надежды matador de novillos, сражался без пикадоров с быками-трехлетками на переносных аренах, которые время от времени устанавливали в деревнях вокруг Пальмы. Он успел убить трех быков. Четвертый бык чуть не убил его самого. Бык игнорировал неловкие, неумелые движения Родригеса и вместо того, чтобы броситься на плащ, всадил свой рог юному матадору в колено. Когда рог вышел наружу, в колене едва ли осталось целым хоть одно сухожилие или хрящ. Превратившись в безнадежного калеку, Родригес ковылял теперь по улицам Пальмы, зарабатывая на жизнь подаянием. Теплыми вечерами он приходил к руинам церкви Санто Доминго и делился своими скромными и несовершенными знаниями с горсткой мальчишек, решившихся в свой черед попытать счастья на песке арен — и грезящих, должно быть, о триумфах, которые он сам бы должен был переживать на залитых солнцем аренах далеко-далеко от этой обугленной церкви.
    Покинув класс дона Карлоса Санчеса, на сей раз ради нового катехизиса от Луиса Родригеса, Маноло и Хуан принялись разучивать приемы корриды. День за днем они сжимали кулаки возле ушей, выставляли вперед указательные пальцы и бросались на импровизированные мулеты друг друга. В промежутках между атаками Родригес старался обучить их тому немногому, что знал о матадорских пасес, о том, как контролировать скорость быка, как управлять его атакой и как безопасно увести его прочь в конце пасе.
    У Маноло вечера, проведенные в тени сожженной церкви, вызывали скуку и разочарование. Он мечтал увидеть, как его мулету атакует живой бык, а не курчавая голова его приятеля Хуана Оррильо. Только быки могли научить его тому, что он должен был знать, но быки не давали уроков на улицах Пальмы.
    Существовал традиционный путь, ведущий к поединку с живым зверем, как мечтал Маноло. Этот путь проходил через миниатюрные арены, которые держали крупные заводчики быков вроде дона Феликса. Несколько раз в году хозяева ранчо проверяли своих коров на храбрость. В этих случаях они разрешали юношам с хорошими рекомендациями попрактиковаться в пасес. Выполнив полдюжины приемов с реальным животным, мальчик получал не меньше знаний, чем если бы он часами обучался в импровизированном классе Луиса Родригеса.
    Покинув своего калеку-учителя, как перед тем они покинули класс дона Карлоса, Маноло и Хуан отправились предлагать свои услуги на тиентах вокруг Пальмы. В своей бессменной нахлобученной на уши кепке, в рубахе навыпуск, с сестринским одеялом, притороченным к штыку времен Гражданской войны, Маноло выглядел карикатурным голливудским бродягой, когда, едва волоча ноги от усталости, подходил к воротам очередной ганадерии в окрестностях Пальмы. Они с Оррильо быстро усвоили, что для участия в тиентах одного желания недостаточно. Нужна дружеская рекомендация от кого-нибудь из «своих». Получить такие рекомендации было непросто, и Маноло с Хуаном скоро поняли, что этот способ набираться опыта им не подходит.
    Была, однако, и еще одна возможность найти быков. Ночью, при полной луне, в лугах, где они паслись. Это был путь Куррито де ла Круса, и Маноло вскоре осознал, что это будет и его путь тоже. Ничего нового в нем не было. Храбрые и отчаявшиеся молодые испанцы прибегали к этому много лет. Даже Хуан Бельмонте делал свои первые шаги в fiesta brava именно так.
    Тем не менее, этот путь был безусловно противозаконным и чрезвычайно опасным. Каждый год уносил жизни нескольких юношей, одни погибали от пуль не в меру ретивых вакерос, охранявших имения от лазутчиков, другие — от бычьих рогов, оставаясь умирать в одиночестве среди высокой травы нехоженных пастбищ.
    Эту практику безоговорочно осуждали все, кто только имел отношение к бою быков. Непременное исходное условие корриды состоит в том, что это первое столкновение быка с пешим человеком. Бык теряет «невинность» только однажды, и если он раньше сражался в полях, он запомнит урок и применит его на арене. Его рога будут нацелены на человека, а не на ткань, и весь бой пойдет насмарку. Такой бык — публичное позорище для того, кто его вырастил. Чтобы защитить своих быков, хозяева ранчо в полнолуние бдительнее всего следят за своими пастбищами. Декабрь, январь и февраль — самые худшие месяцы. В это время лунный свет в Андалусии особенно ярок, и угроза для животных особенно велика. Но уберечь их — сверхтрудная задача. Ранчо тянутся на десятки квадратных километров, и попытка поймать среди ночи незваных гостей превращается в чудовищную игру в прятки.
    Нарушитель в случае поимки платит высокую цену. Как минимум, он будет жестоко избит. Но риск этих побоев — всего лишь плата за допуск к куда более грозной игре, в которую он пришел играть. Подвергаясь опасности на арене, матадор знает, что у него есть шансы на спасение. У мальчишки на пастбище шансов нет никаких. Рядом с ним нет бандерильеро, готового в любой момент отвлечь от него быка своим плащом; нету хирурга наготове с пенициллином и операционным столом, чтобы лечить рану. Помощь от него за много километров, кругом лишь девственные луга, где не найдешь порой и козьей тропки. Под ногами у него неровное бугристое пастбище, травы часто скользкие от росы. Он работает в неверном свете луны, его движения замедленны из-за отсутствия навыков, которые он только собирается набрать. Опасности такого обучения вполне сопоставимы с исключительной опасностью самого ремесла.
    Спустя несколько месяцев после появления Куррито де ла Круса на экране «Сине Херес», в феврале, холодным ветренным вечером пара теней скользнула вниз к воде Гуадалкивира. На противоположном берегу позади апельсиновой рощи начиналась dehesa, огромное холмистое обиталище быков. На многие километры, до первых отрогов Сьерры, эти гигантские пространства принадлежали человеку, который отомстил за кровь своих быков кровью своих земляков.
    Терпеливо, шаг за шагом идя к успеху, дон Феликс Морено восстановил свое стадо быков «салтильо», и теперь они снова небольшими группами бродили в его угодьях. Было вполне естественно, что Мануэль Бенитес и Хуан Оррильо выбрали именно пастбища сеньора Пальмы дель Рио для своей первой авантюры в мире ночных коррид.
    Они колебались некоторое время, прежде чем решиться. На практике такое предприятие оказалось куда труднее, чем это выглядело на экране «Сине Херес». Они связали одежду в узелки и соскользнули в ледяную воду. Вниз по течению им был виден железный каркас моста, единственного, по которому можно было попасть на пастбища, куда они стремились. Мост патрулировала пара гражданских гвардейцев, плащи их развевались на ветру. Неуверенными шагами, нашаривая на дне реки камень, на который можно поставить ногу, мальчики с трудом брели по грудь в воде. Задыхаясь, они выбрались на другой берег, их била крупная дрожь от холода и страха.
    Они долго жались друг к другу, сидя под апельсиновым деревом, в ожидании того момента, когда луна взойдет над Сьеррой. Едва она появилась, они пустились в путь, пригибаясь как можно ниже, чтоб их силуэты не попались на глаза вакеро. При каждом звуке — стрекоте кузнечика, крике птицы, тяжелом прыжке лягушки-быка — они замирали и напряженно вслушивались, пытаясь уловить далекое цоканье копыт.
    Внезапно до их слуха долетел новый незнакомый звук. Это был звук, которого они ждали, приглушенное позвякивание коровьего ботала. Как колокольчик на буйке обозначает отмель, так этот звук обозначал присутствие части стада дона Феликса. Медленно и осторожно мальчики пробирались сквозь сырую траву на этот звук. Он становился всё громче. Вместе с ним росли страх и возбуждение Маноло, так что сердце его, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди, а страх прогнал из живота даже голод.
    И вдруг быки оказались прямо перед ними. Меньше чем в пятнадцати метрах впереди, на плоской верхушке небольшого пригорка. Их было около дюжины. Это были, наверно, бычки-двухлетки, но для окаменевших мальчишек, впервые увидевших быка вблизи, они казались самыми огромными и самыми грозными созданиями, каких им когда-либо приходилось видеть. Тени и неверный тусклый свет луны размывали очертания и искажали их и без того уже устрашающие размеры.
    Маноло опомнился первым. Вот он — момент, которого он так ждал. Маноло аккуратно развернул одеяло, которое стащил из кровати сестры. Молча растянул его на двух палках, которые дал ему Адольфо Сантафлор, плотник, который подал сигнал тревоги с церковной колокольни Пальмы в тот день, когда город был взят националистами. Затем, со штыком, свисающим с его левой руки, и импровизированной мулетой в правой, он осторожно, на цыпочках пошел в сторону одного из животных, которое слегка отстало от остальных. Он гнал из головы мысль, что зверь способен проткнуть его насквозь, как поросенка, одним ударом рогов. Мгновение было слишком удачным для таких размышлений. Он был готов насладиться честью, в которой ему отказывали заводчики быков на своих тиентах, и насладиться ею на землях одного из них, человека, которого он с рождения был обречен ненавидеть и бояться.
    Воодушевленный тем, что неожиданно оказался нос к носу с боевым животным, Маноло лихорадочно перебирал клочки инструкций Луиса Родригеса, которые всплывали в его возбужденном мозгу. В десяти метрах от быка он остановился. Встал прямо, выгнул спину и вытянул свою импровизированную мулету прямо перед собой. Нервно встряхнул кусок ткани. Из его пересохшей гортани вырвался высокий, неуверенный клич: «Хей, toro!»
    Зверь поднял тяжелую черную голову и пустыми глазами посмотрел на ткань. Маноло напружинил колени, чтобы унять дрожь, и еще сильнее напряг мышцы живота. Он повторил, уже увереннее, свой призывный клич. Оррильо, присев на четвереньки у подножья пробкового дуба, в ужасе наблюдал. Маноло снова встряхнул одеяло и, повернувшись боком, как это делал его герой Куррито де ла Крус, ждал атаки быка.
    Когда Маноло крикнул во второй раз, бык слегка шевельнулся, как будто собираясь броситься на приманку. Но, к удивлению мальчика, передумал. Вместо этого он повернулся и потрусил назад к стаду.
    Маноло, оцепенев от изумления, следил, как он уходит. Этот момент стал одним из самых сильных потрясений за всю его жизнь. Он едва сумел заставить себя приблизиться к быку. А этот гордый наследник породы «салтильо» взял да и сбежал при виде его крашеной мулеты. Мальчиком овладела почти истерическая самоуверенность, сковывавший тело страх отступил под напором чувств. И через много лет, уже будучи идолом корриды, он отчетливо помнил тот детский благоговейный ужас и не был столь уж уверен, что среагируй бык тогда по-другому, ему не захотелось бы удрать без оглядки и навсегда остаться на улицах Пальмы дель Рио.
    На самом деле, необъяснимое отступление животного ничего общего не имело со страхом. Два кандидата в матадоры, торопясь начать бой, забыли соблюсти условия, необходимые для атаки быка. Бык нападает в порядке самозащиты. Он атакует, когда чувствует угрозу и неуверенность вдали от товарищей по стаду. А бык дона Феликса Морено чувствовал себя в безопасности, будучи в нескольких метрах от своего стада, и не испытывал нужды атаковать ту тряпку, что ему подсовывал Маноло.
    Чтобы бык напал в открытом поле, его нужно сперва отрезать от стада и затем гнать, быть может, много километров, пока он психологически не будет готов сражаться. Измученные переживаниями после первой встречи с быком, Маноло и Хуан слишком сильно устали для такой погони.
    Они растянулись под освещенными лунным светом ветвями оливы и уснули. Когда они проснулись, над кампо вставал рассвет, а стадо уже скрылось за дальним холмом. Так что их посвящение в мир Куррито де ла Круса пришлось отложить на следующую ночь.
    Когда же она пришла, то началась она с бешеной, захватывающей дух погони сквозь высокие травы в голубых просторах кампо. Тишину лунной ночи нарушали только их тяжелое дыхание, заунывная песня цикад и топот бычьих копыт. Используя свои юные стремительные тела как приманку, Маноло и Хуан увлекали молодого бычка всё дальше и дальше, пока, наконец, заигравшись, животное не забыло о растущей дистанции между ним и его стадом.
    В конце концов погоня завершилась недалеко от ивовой рощи километрах в пяти от того места, где Маноло с Хуаном встретили быков. Было три часа утра. Их бычок вдруг обнаружил, что не чувствует успокаивающей близости стада. Он задрал свою огромную голову, словно пытаясь поддеть рогами ночное небо.
    Маноло уставился на него. Приключения минувшей ночи придали ему смелости, так что последние двадцать четыре часа он провел в нервном исступлении, как ребенок, которому пообещали подарить совершенно особенную игрушку. И вот эта игрушка перед ним. «Он мой, он мой», — шептал он Хуану. Оррильо внимательно посмотрел на своего друга. Маноло «как будто вдруг сошел с ума. Его трясло, он весь дрожал от возбуждения». Не говоря ни слова, Оррильо отступил к опушке ивовой рощи, оставив Маноло наедине с быком.
    На пастбище не было слышно ни звука. Тишина стояла такая, что Маноло мог отчетливо расслышать хриплое от усталости дыхание быка. Костистые обводы черной шкуры сливались с темнотой, отчего бык казался каким-то чудищем устрашающих размеров. Реальными выглядели только тускло поблескивавшие глаза и рога, белевшие в темноте, как воздетые длани скелета. На сей раз Маноло ощущал себя гораздо увереннее. Он расправил складки сестринского одеяла. Легонько встряхнув его, мальчик приблизился к черной массе. Тень двинулась. Бык стремительно ринулся на него из полутьмы. Босыми ногами Маноло вцепился в скользкую от росы траву. Он не спускал с быка глаз. Медленно, как его учили, он протянул мулету к быку, направляя ее чуть в сторону, в пустоту позади себя. И это произошло. Всё случилось в точности так, как ему говорили, как предписано правилами: черная туша просквозила мимо его дрожащего тела, повинуясь команде мулеты. Маноло приободрился. Он развернулся и, прежде чем бык смог добраться до тени, он снова провел его мимо себя, потом еще и еще. И каждый раз, когда бык проносился мимо, мальчик с восторгом наблюдал, как чудесно работает мулета. Его наполняло парящее, ликующее чувство триумфа. Он снова и снова кружил быка, разворачивал его и так и сяк, подчиняя своей воле, так что Хуану со стороны казалось, что «он вошел в транс». Как завороженный, следил Хуан за представшим перед ним зрелищем: в лунном свете поблескивало потное тело Маноло, а вокруг него вращалась черная громада быка, — и в конце концов Хуану стало казаться, что эти двое словно притерты друг к другу.
    Но вот Маноло остановился и скользнул от быка прочь. В изнеможении он рухнул на землю рядом с Хуаном. Прислонившись плечами к стволу дерева, он уперся макушкой в кору и жадно хватал воздух; тело всё еще вздрагивало от возбуждения и нахлынувших чувств. Снова и снова он, задыхаясь, повторял одно и то же слово, которым четырнадцатилетний мальчик только и мог выразить чрезвычайность пережитого момента:
    «Fenomenal… fenomenal… fenomenal… — Здóрово… здóрово… здóрово…»
Вернуться к началу
Посмотреть профиль Отправить личное сообщение Посетить сайт автора
Клио


   

Зарегистрирован: 22.04.2011
Сообщения: 1712
Откуда: Москва

СообщениеДобавлено: Сб Сен 12, 2015 8:40 pm    Заголовок сообщения: Ответить с цитатой

    Любые сомнения, какие мог испытывать Маноло Бенитес относительно корриды, разрешились этой первой дуэлью с быком при свете луны. Его жизнь круто переменилась. Отныне он принадлежал кампо. А визиты в приют дона Карлоса Санчеса становились всё реже и короче, пока его место на деревянной скамье не опустело окончательно.
    Священник с грустью смотрел, как отдалялся Маноло. У этого вечно сопливого мальчишки был ясный ум. При удаче, думал дон Карлос, можно было бы кое-что дать этому уму. Не так много, конечно, это он понимал; семья Бенитесов слишком бедствовала, и через каких-нибудь несколько месяцев Маноло пришлось бы насовсем покинуть класс ради работы. Но священник надеялся всё же успеть напоследок сделать для этого ума прощальный подарок, который мог бы осветить грядущие мрачные годы и позволил бы мальчику хоть немного подняться над той кромешной нищетой, в которой Маноло был рожден.
    Однако святой отец понимал, какой соблазн манит мальчика прочь из класса. Он и сам был aficionado. И что еще важнее, он достаточно часто бывал в хибарке Бенитесов, чтобы видеть, в каких лишениях и бедности живет семья. Дон Карлос посвятил себя тому, чтобы давать беднякам почву для надежды, но жизнь научила доброго пастыря понимать, что значит отчаяние. Он хорошо знал, какие чувства приводят юношей вроде Маноло Бенитеса на пастбища в поисках быков.
    Так или иначе, остановить Маноло было уже невозможно. Он ускользал за дверь приюта, пересекал пыльный двор, где играли ребята, и оказывался в реке прежде, чем монахини обнаруживали его исчезновение. Школьные премудрости, которые Маноло вынес из приютских лет, были невелики. Он немного умел считать и читать, но не умел написать свое имя; в памяти застряли несколько молитв и наставлений, которыми ему надоедали монашки дона Карлоса. Он бросил приют, как с сожалением припомнил дон Карлос, «усвоив пять гласных и еще кое-что по мелочи».
    Для Маноло Бенитеса восторг первой подлунной схватки вскоре забылся, уступив место боли и жестокости тех, что за ней последовали. Редко случалось так, чтобы животные соглашались послушно исполнять волю его мулеты, как это было с первым быком.
    Маноло и Хуан для своих ночных коррид чаще искали теперь диких коров, а не быков. Это было данью уважения к правилу, согласно которому бык не должен сражаться прежде, чем попадет на арену. Большинство коров на пастбищах дона Феликса уже имели этот опыт, полученный либо во время тиенты, либо ночью на тех же пастбищах с другим таким же мальчишкой. Животные знали правила игры, в которую их пытались вовлечь, и заставляли Маноло и Хуана страданием платить за каждый преподанный им урок.
    Ночи на залитых луною пастбищах стали для мальчиков суровым испытанием. Зимой и ранней весной их мучил холод. Когда они переплывали реку, сражаясь с ледяной водой Гуадалкивира, у них сводило мышцы и перехватывало дух. Потом ветер хлестал их по телу мокрой одеждой, обдирая до крови пупырышки гусиной кожи, так что больно было прикасаться.
    Они босиком продирались сквозь колючки и чертополох, оскальзываясь на гигантских коровьих лепешках. Они резали в кровь ступни об острые кремни, сбивали пальцы или подворачивали лодыжки на невидимых кочках или ямах.
    А потом в дело вступали животные. Иногда это был тупой удар поддых, от которого у мальчиков останавливалось дыхание. Гладкие бычьи рога боком били в грудную клетку или по почкам. Мальчики в падении обдирали спины и вывихивали колени; иногда расшибали себе головы о камни, лежавшие на пастбище; а когда они поднимались, пошатываясь и борясь с головокружением и тошнотой, налетавший бык снова сбивал их с ног.
    Хуан Оррильо вспоминал, что бывали такие ночи, когда ни один прием не срабатывал, когда им так сильно доставалось от быков, что «на теле не оставалось живого места». Случалось и так, что животные, которых они отделяли от стада, оказывались столь злобными, что мальчики в панике бежали от их рогов. Однажды Хуан видел, как зверь так сильно отделал Маноло, что тот не мог держаться на ногах. На четвереньках его друг с трудом отполз от коровы и забился в заросли дикой горчицы. Там его вырвало, и он, обессиленный, в полуобмороке свалился в траву, мокрую от собственной блевоты.
    На легкие раны, полученные в этих испытаниях, они не обращали внимания, остановив кровь повязкой из своих скрученных одежек. Для других случаев у них было одно спасительное средство. Маноло первым испытал его на себе. Однажды ночью молодая корова сантиметров на восемь распорола ему рогом бедро. Хуан оттащил его под защиту ближайшей рощи. Он дал другу закусить палку, чтобы крик боли не привлек внимания рыскающих в округе вакерос. А потом Хуан пальцами втер в кровоточащую рану единственный антисептик, какой у них был, — содержимое бутылки уксуса. Маноло впервые в жизни потерял сознание от боли.
    Вот так, месяц за месяцем, происходило их мучительное обучение. Снова и снова стремились они обратно на лунные пастбища, чтобы принять град ударов от быков дона Феликса в надежде почерпнуть из этих ударов знание, в котором они нуждались для битв с боевыми быками. И каждое утро они тащились обратно в Пальму, два оборванца в грязных лохмотьях, покрытые корками грязи и запекшейся крови, чтобы, шатаясь, добрести до своих хижин и рухнуть без сил, дожидаясь новой ночи, новой луны и нового, полного боли урока.

    РАССКАЗ АНХЕЛИТЫ БЕНИТЕС
    «Я хотела, чтобы мой брат выбился в люди. Я хотела, чтобы он оставался у дона Карлоса и научился читать и писать, так что смог бы стать кем-то получше нас. От Пепе, его брата, ничего хорошего ждать уже не приходилось. Я видеть не могла, что делается с моим маленьким братцем. Как и мой папа, я хотела, чтобы он стал первоклассным работником, серьезным человеком, которого люди уважают. Я не хотела, чтобы он вырос еще одним батраком, ошивающимся на Plaza de Trabajadores и выклянчивающим у майораля дона Феликса какую-нибудь работу.
    Но он желал заниматься только своими быками. Не знаю, где он подцепил эту идею. Точно ни от кого из нас. У нас дома никогда не говорилось о быках. Я ему запрещала. Папа никогда не ходил к быкам, почему же он должен? Но нет, он желал быть не как все, мой братец Маноло. Ему до зарезу нужны были быки.
    Всё началось, когда он украл наше одеяло. Он тогда перестал ходить в школу дона Карлоса. Заявлялся домой ночью, весь в грязи, и мальчишки кричали, что он снова ходил к быкам.
    Я его била. Я била его так сильно, как только могла. Он никогда не плакал и не просил прощения. Он просто забивался в угол, как побитая собака. Он мне слово давал, что никогда больше не пойдет в кампо. Оставался дома дня три-четыре. А потом опять уходил. Каждый раз одно и то же. Эти рваные грязные тряпки, пахнущие коровьим дерьмом, которые мне приходилось отстирывать и зашивать. Я его снова била, но ничего не менялось.
    Он говорил мне: “Ну не надо. Я стану тореро и куплю машину”, или “Я стану богатым. Ты будешь опять сыта”, или “Ты не расстраивайся; когда я стану матадором, я буду важной птицей, и мы твою дочь выдадим за маркиза”.
    Ничто никогда не могло его с этого пути сдвинуть. Всегда это был “последний раз”. Ради меня он опять возвращался в школу. Я так хотела для него этой судьбы. Чтоб хоть один из нашей семьи научился немножко читать и писать. Наши родители так бы этим гордились. Но ничто не помогало. Я никогда не верила в то, что он говорил. Я никогда не верила в этих его быков. Я просто молила Деву каждую ночь забрать его оттуда, вернуть ко мне и сделать из него хорошего человека, как наш папа, а не какого-нибудь бездельника.
    В конце концов, когда он совсем бросил школу, я велела ему по крайней мере идти и работать, как все, помогать зарабатывать нам на хлеб. Как бы не так. Он желал быть тореро и великой личностью. Я предпочла бы, чтоб он стал личностью поменьше, но зато работником. Дела шли всё хуже и хуже. Он начал украдкой сбегать по ночам, потом целый день отсыпался. Иногда я возвращалась вечером домой и находила на кровати кровь от его ран.
    Однажды я пришла домой и вижу: он лежит там с жуткой дырой в ноге. Кровь по всей кровати. Единственное, что я могла сделать, я вылила ему на ногу бутылку спирта. Ему, наверно, было ужасно больно, но он ни звука не издал, ни словечка. Это я зато плакала. Я плакала, потому что видеть не могла, что мой брат так ранен, и потому что я желала, чтобы спирт ему так нажег, чтоб он никогда больше не возвращался к этим своим быкам.
    Я так сильно ненавидела тогда быков дона Феликса, как никого и никогда в своей жизни. Мой отец и другие мужчины вроде него работали как собаки, чтобы дон Феликс был богат и держал этих быков. Все наши страдания во время войны — это дон Феликс нам устроил за то, что мы ели его быков. Половину пуэбло он убил за этих проклятых быков. А теперь его быки пытались убить моего брата. Вот, пожалуйста, он изранен и весь в крови из-за этих быков дона Феликса. Как будто дон Феликс сам преследовал нас в нашем несчастном доме.
    Господи, никогда не могла взять в толк. Никогда не могла я понять, почему моему брату так понадобились быки».

    Бар стоял на углу Пласы де лос Мартирос в конце пыльной дороги, по которой Маноло и Хуан возвращались из кампо в Пальму дель Рио. Снаружи у порога циновка из высохших пальмовых листьев, привязанная к четырем бамбуковым шестам, отбрасывала небольшой квадратик тени. Под ней расположились полдюжины плетенных из лозы стульев и два маленьких столика, пытаясь втиснуться в крохотную тень, как пешеходы жмутся в дверном проеме, спасаясь от ливня. Холодильник «Кока-Колы», чьи огненно-красные бока выгорели на солнце до блекло-кирпичных, ржавел поодаль у стены без всякой цели, как образец случайной блажи прогресса в краю, где лед ценился куда дороже, чем вино.
    Пространство внутри было размером не больше скромной спальни. Его делила пополам барная стойка, цементная плита по грудь высотой. Когда-то плита была выкрашена в красно-коричневый, — цвет деревянных барьеров, обрамляющих арену для боя быков. Теперь об этом напоминали лишь выцветшие пятна старой краски, выделявшиеся на серой поверхности, как синяки или сыпь на нездоровой коже. Верх стойки был из голого серого цемента, рябой и зернистый на ощупь, — красноречивый комментарий касательно наличия совести у каменщика, месившего этот цемент. Пол был усыпан окурками сигарет, грязью из ближайшего сквера, обертками от кубиков сахара. То тут, то там можно было обнаружить прокисавшие в тепле объедки барных tapas (закусок), увенчанные, словно теплые коровьи лепешки, маленькой короной из жужжащих мух.
    Столь примитивное заведение для своего существования нуждалось в веской причине. Причина эта стояла за стойкой бара. То был владелец заведения, Педро Чарнека, когда-то — лучший друг отца Мануэля Бенитеса.
    Из всех нуждавшихся в Пальме дель Рио фортуна для своих милостей выбрала Педро Чарнеку. Из-за своей тучности он был освобожден от военной службы в 1936-м. Всю войну он провел официантом в маленьком кафе, с великолепной беспристрастностью обслуживая как республиканскую милицию Хуана де Эспаньи, так и сменивших ее националистов. Как все другие бедняки в Пальме, Чарнека познал ужасные муки голода в первые месяцы после войны. А потом в один прекрасный день маленький клочок бумаги изменил всю его жизнь. Это был выигрышный билет Испанской Национальной Лотереи. Билет принес ему выигрыш в девяносто тысяч песет, сумму настолько немыслимую в Пальме, что только люди вроде дона Феликса Морено могли ее осознать.
    В тот день, когда он услышал о выигрыше, Чарнека снял с себя фартук официанта и переместился по другую сторону стойки. Всю жизнь он прожил в бедности. И тем не менее, ему хватало мудрости понять, что нет на свете человека более одинокого, нежели богач. Каждый день на рассвете он располагался на обочине дороги, по которой обладатели рабочих рук тащились из Пальмы туда, где этим рукам находилось дело. Завидев на дороге кого-нибудь из своих друзей, Чарнека говорил ему: «Куда идешь? Работать? А сколько тебе дадут? Пять песет? Вот тебе пять песет. Не ходи на работу. Пойдем выпьем со мной». Собрав таким манером с десяток друзей, Чарнека вразвалочку направлялся с ними в ближайший бар, чтобы весь день спокойно выпивать.
    Так он прожил примерно год. Потом решил сменить обстановку и отправился в Севилью. Весь следующий год он в прямом смысле прожил в севильских борделях. Когда же год прошел, при нем остались три из его девяноста тысяч песет, а также благоговейный трепет и признательность большей части популяции севильских проституток. Освободившись разом от эмоций и от денег, он вернулся в Пальму, прихватив с собой воспоминания и остаток наличности. Здесь на последние крохи, оставшиеся от выигрыша, он и открыл свой грязный крохотный бар.
    Друзья Чарнеки не забыли его щедрости в минуту славы. Они стали приходить в его бар, чтобы пропустить утренний стаканчик вина перед тем, как идти в поле, или собирались для вечерней беседы. Скоро бар Чарнеки превратился в послевоенную версию бара Ниньо Вальес, где отец Мануэля Бенитеса работал официантом.
    Была еще одна причина для существования бара, эта причина коренилась в личности хозяина. У Чарнеки в жизни было две всепоглощающие страсти: белое вино и боевые быки. Он был признанный лидер aficionados в Пальме. Здесь, в его маленьком, грязном, засиженном мухами баре располагалось главное представительство славы и блеска fiesta brava в городе Пальма дель Рио.
    Позади барной стойки прямо над доской, где мелом были записаны все должники Чарнеки, висела в раме черная голова первого быка, убитого на мадридской арене в 1874 году. Уютно устроившись под стеклянным взглядом бычьих глаз, облокотившись жирными руками на стойку, Чарнека властвовал над всей afición в Пальме: оракул, признанный авторитет и статистик всего, что было связано с корридой.
    Щеки Чарнеки свисали тяжелыми валиками, оттягивая книзу своим весом уголки рта. Чарнека не говорил, а бормотал, едва шевеля губами, как будто повод не оправдывал усилий, потребных, чтоб сдвинуть с места груз, висевший на его челюстях. И тем не менее, когда Чарнека говорил про fiesta brava, то Пальма напрягала слух. Так что он с полным правом мог похвастать: «Когда кому-то в Пальме хочется узнать что-либо про корриду, они идут ко мне».
    Его преданность корриде была столь глубока, что обеспечила ему одну сомнительную честь: быть обладателем самых больших телефонных счетов в Пальме дель Рио, а то и во всей провинции Кордоба. Чарнека потратил на установку телефона огромные деньги, вызвав в городе множество пересудов. Ведь телефон в Пальме считался, главным образом, достоянием людей с куда более высоким социальным статусом, чем какой-то бармен.
    Во время темпорады, сезона коррид, он пользовался телефоном постоянно, обзванивая каждый вечер всю Испанию вдоль и поперек, чтобы узнать результаты всех наиболее важных боев. Собрав их, он записывал все сведения мелом на доске, которую гордо вывешивал за дверьми своего заведения. Ни одна газета в Испании, хвастался он, не публикует результаты ежедневных боев так быстро, как дощатый бюллетень Педро Чарнеки. Это была оглушительная роскошь, ибо телефонные счета за эти переговоры сжирали весь доход бара и обрекали заведение Чарнеки на медленный, но неотвратимый физический упадок. Однако, несмотря на все проблемы, это укрепляло его позиции как признанного авторитета в делах корриды, что для Чарнеки было важнее свежего слоя краски на стенах помещения, где бы он мог витийствовать.
    Целыми днями стоял он за стойкой своего бара, взгляд потихоньку покрывался влажной поволокой от выпитых бокалов белого вина. Он подавал своим друзьям напитки и рассуждал о корриде. Как православные греческие монахи на горе Афон молятся на святые иконы, так и Чарнека развесил на задней стенке бара самые драгоценные реликвии, чтобы разжечь свою веру вновь, буде дух его ослабеет. Это были репродукции двенадцати портретов Манолете, на каждом из которых он исполнял один из классических пасес; картинки были заключены в одинаковые деревянные рамы, а взяты из календаря за 1942 год с рекламой мансанильи «Львиная Пагода».
    Конечно же, Маноло Бенитес начал захаживать в эту маленькую цитадель корриды. Чарнека не обратил внимания, когда он пришел впервые. Он просто вдруг оказался в баре, словно всегда там и был, тихо стоя в углу и глядя на изображения Манолете. Чарнека подметил, что одет он в лохмотья, «потому что у этой семьи ничего, кроме лохмотьев, не было».
    Он стал приходить регулярно, рано по утрам, лицо обычно в грязи, одежда порвана. Глядя на него, Чарнека мог с уверенностью сказать, что парень только что побывал в кампо на ночной беззаконной корриде. Маноло мог стоять так и рассматривать картинки по десять, пятнадцать, двадцать минут. Потом исчезал так же тихо, как и вошел.
    Так поступали десятки юнцов. Коллекция картинок Чарнеки была для них чем-то вроде иконостаса. Но большинство из них, как он заметил, обожали хвастаться, что когда-нибудь станут работать в точности, как Манолете. Этот же никогда не говорил ни слова.
    Однажды утром Чарнека был один в своем баре, когда вошел Маноло. Пока мальчик разглядывал картинки, Чарнека тяжело навалился всем телом на стойку и заговорил с ним.
    — Слушай, парень, если ты хочешь быть тореро и зарабатывать деньги, научись вот чему: ты должен стоять неподвижно, ноги вместе — вот так, — пока бык не проскочит мимо.
    Маноло с благодарностью взглянул на Чарнеку; он был слишком потрясен и смущен, чтобы ответить. Нескладный толстый человек, когда-то бывший лучшим другом его отца, подвинул через стойку тарелку со свиными тапас.
    — На, возьми, — сказал он.
    С этого краткого общения началась дружба между толстяком и подростком. Дружба, которая в ближайшие годы мальчику очень понадобится.


Последний раз редактировалось: Клио (Пн Фев 15, 2016 3:41 am), всего редактировалось 2 раз(а)
Вернуться к началу
Посмотреть профиль Отправить личное сообщение Посетить сайт автора
Клио


   

Зарегистрирован: 22.04.2011
Сообщения: 1712
Откуда: Москва

СообщениеДобавлено: Ср Сен 30, 2015 2:32 am    Заголовок сообщения: Ответить с цитатой

    Тщательно побеленное здание с зелеными ставнями в самом начале улицы Пачеко в городе Пальма дель Рио за пятнадцать лет на удивление мало изменилось. В цветочных ящиках под коваными решетками, закрывавшими окна, всё так же цвели кустики алой герани и розовых азалий. Внутри телефон-вертушка, призвавший когда-то сержанта Эмилио Патона и его гражданских гвардейцев к восстанию и смерти, по-прежнему висел на той же стене.
    Вот только портрет сменился, — и, естественно, сам персонаж. Там, где раньше помещалось изображение президента Республики Мануэля Асаньи, ныне висел строгий официальный цветной портрет генерала Франсиско Франко, чей округлый живот опоясывала перевязь бургундского меча. А за белым деревянным столом, за которым Эмилио Патон мечтал об отставной жизни на туманных берегах Галисии, восседал новый человек. Его звали Рафаэль Маулеон. Был он коренастый, крутоплечий, с бицепсами как у мясника. Кожа на его лице казалась твердой и растрескавшейся, как кусок обожженной на солнце глины. Цветом же она была ярко-красная, что указывало на хронически высокое давление и непременный ежедневный штоф ядреного красного вина. За эту окраску население Пальмы дель Рио прозвало его «El Colorillo»: словечко, означающее то же, что «Сеньор Помидор».
    Прозвище это произносилось без всякой симпатии или фамильярности. Мало на свете найдется полиции, столь нелюбимой своими земляками, как испанская Гражданская гвардия. Орудие репрессий на службе короля, коммуниста и диктатора, она стала символом жестокости и безжалостного притеснения бедноты по прихоти любых властей, какие бы в Испании ни случились. Суровый устав надежно обеспечивал ее эффективность. Ни одному гражданскому гвардейцу никогда не дозволялось нести службу в регионе, где жила его семья или семья его жены. Приятельские или более близкие отношения с местными жителями в охраняемых городах категорически воспрещались. Гвардейцев постоянно переводили с места на место, чтобы избежать возникновения любых симпатий, которые могли бы привязать их к какому-то конкретному городу или деревне.
    Рафаэль Маулеон, «Сеньор Помидор», прибыл в Пальму дель Рио из шахтерской деревушки в Астурии. То была тяжелая служба. Общественные беспорядки среди суровых и ожесточившихся астурийских шахтеров случались столь же часто, насколько редки они были в Пальме. Чаще всего, когда людям Рафаэля Маулеона случалось открывать огонь в холмах вокруг горной деревушки, кто-то стрелял им в ответ. Жестокий и эффективный образ действий сержанта, позволивший медленно, но верно восстановить порядок в этих холмах, принес ему повышение и перевод в гораздо более спокойный регион Пальмы дель Рио.
    Для поддержания спокойствия в Пальме и окрестностях Маулеон располагал двенадцатью людьми, шестью лошадьми и двумя собаками, чего было вполне достаточно, дабы обеспечить мир в общине, чьи проблемы редко выходили за рамки пьяной драки в баре между парой каких-нибудь разгоряченных пальменьос или дела о нанесении побоев жене. Пальма дель Рио предоставляла «Сеньору Помидору» и его людям стабильное размеренное существование. Регулярно и без помех он мог наслаждаться обедом с обильной выпивкой и последующей сиестой. «Сеньор Помидор» не намерен был позволять каким-либо обстоятельствам или индивидам нарушить его блаженную жизнь в Пальме или заставить его вернуться к месту службы вроде того, что он оставил позади. Продолжение такой жизни серьезнейшим образом зависело от благоволения дона Феликса Морено. Личные отношения дона Феликса с губернатором провинции Кордоба были таковы, что одним телефонным звонком он мог отправить сержанта Маулеона обратно в Астурию, откуда тот прибыл.
    Сержант прилагал значительные усилия для поддержания добрых отношений с сеньором Пальмы. Каждый раз на Новый Год он в свежеотглаженной зеленой форме, в начищенной до эбонитового блеска шляпе из лаковой кожи ехал в Ла Вегу, чтобы в компани самых важных людей города поднять ритуальный бокал вина и произнести тост за порядок, мир и процветание в новом году.
    К вящему удручению и досаде сержанта Маулеона, мир и порядок в начале 1950-х годов стали нарушаться всё чаще и чаще. Черный телефон на стене рядом с его столом принялся звонить с огорчительной регулярностью, донося до него жалобы и гневные попреки, распространявшиеся среди крупнейших землевладельцев округи со скоростью эпидемии. Но, к величайшему смущению сержанта Маулеона, большинство звонков поступало из поместья дона Феликса Морено. Сперва звонил один из его управляющих. Наконец в трубке раздался сердитый голос самого дона Феликса и потребовал сержанта к телефону. Его пастбища, заявил дон Феликс, регулярно подвергаются нападениям хулиганствующих молодчиков, желающих подраться с его быками. Дон Феликс в ярости приказал Маулеону положить конец этим вторжениям.
    Сержант Маулеон сознавал, что это отнюдь не то требование, к которому можно отнестись легкомысленно. Он был в достаточно степени aficionado, чтобы понимать, как пострадает честь дона Феликса, если какого-нибудь из его быков прикажут убрать с арены из-за того, что у него уже есть боевой опыт. Он прекрасно знал, как много значит для дона Феликса его восстановленное стадо быков «салтильо». Так что хулиганские вылазки на пастбища дона Морено ставили под угрозу не только спокойствие его toros, но и тихую жизнь самого сержанта Маулеона.
    «Сеньор Помидор» поклялся быть безжалостным врагом для мародеров, и эта клятва противопоставила здоровенного сержанта совершенно неподходящему и даже недостойному противнику: двум юным мальчишкам. Для Маноло Бенитеса первым верстовым столбом на пути к славе стало внесение его имени в государственные полицейские списки.
    Новый звук раздавался теперь на пастбищах дона Феликса, смешавшись со звяканьем ботал, завыванием ветра со Сьерры и жалобной песней цикад. То был торопливый цокот копыт патрульных лошадей Гражданской гвардии. «Сеньор Помидор» держал свое слово. Он решительно вознамерился вернуть мир на пастбища. Каждый раз, когда свет полной луны заливал Пальму дель Рио, Маулеон посылал свои патрули на поиск незваных гостей, нарушавших покой стад дона Феликса.
    Поначалу их усилия оказались не слишком успешны. В первый раз пара верховых гвардейцев застала Маноло и Хуана врасплох, когда они дразнили плащом молодую телку; Маноло выковырнул из земли камень и запустил им в переднюю лошадь. Резко ржанув от боли, лошадь взбрыкнула, развернулась и стрелой унеслась в темноту. Второй патрульный, было, заколебался, но тут же галопом помчался на помощь своему напарнику, предоставив парочке возможность улизнуть.
    Вторая встреча мальчиков с Гражданской гвардией прошла, на их взгляд, еще более успешно. Они нашли лошадь, которую патрульный привязал к дереву, решив подкрадываться к ним пешком. Лошадь они отвязали, и она галопом понеслась прочь на глазах у взбешенного полицейского. Вскоре после этого «Сеньор Помидор» решил сам присоединиться к своим подчиненным в их страже при полной луне на пастбищах дона Феликса. Он выехал, вооружась своей самой большой драгоценностью. Это была обтесанная вручную дубовая палица сантиметров десять толщиной и метр длиной. У «Сеньора Помидора» было две таких дубины. Он ценил их столь высоко, что даже дал им ласковые прозвища: он их назвал именами своих героев, людей, чьи подвиги на арене всего несколько лет назад всколыхнули всю Испанию. Он самолично вырезал и выжег на дубинках эти имена. Палицы звались «Манолете» и «Арруса».
    Настойчивость сержанта в конце концов принесла свои плоды. Однажды летней ночью двое его патрульных галопом вылетели из темноты на Маноло и Хуана, когда те играли с дикой коровой. Вслед за ними с видом триумфатора ехал «Сеньор Помидор».
    Он спешился. Пристукнув дубинкой по ладони, направился к перепуганным ребятам. Двое гвардейцев вздернули Маноло, ухватив за запястья. И «Сеньор Помидор» принялся обрабатывать его, охаживая дубинкой по спине, по заду и по ногам. Маноло кричал от боли, его крик эхом отдавался над ночным пастбищем, а «Сеньор Помидор» каждым тяжелым ударом словно клеймил его именем одного из тех, кому Маноло пытался здесь подражать. Потом пришел черед Хуана.
    Закончив свою работу, «Сеньор Помидор» взобрался в седло и, дав напоследок Маноло и Хуану совет держаться подальше от пастбищ дона Феликса, отбыл восвояси.
    То, что Маноло с Хуаном застукали на пастбище дона Феликса, создало им трудности, далеко превосходящие боль от побоев «Сеньора Помидора». В них признали теперь хулиганов, не дававших покоя быкам дона Феликса. Этот факт, вдобавок к уже имевшейся у них дурной репутации мелких воришек, сделал из них в глазах людей из Гражданской гвардии закоренелых преступников. Вместо того чтобы тратить свои вечера, патрулируя пастбища вокруг Пальмы, гвардейцы теперь нередко, дождавшись жалоб кого-нибудь из городских землевладельцев, прямиком отправлялись к лачугам Маноло и Хуана.
    Порванной рубахи, синяка или пятнышка крови на покрывале было уже достаточно, чтобы гвардейцы хватали парочку и опять волокли в казармы Гражданской гвардии под удары любимых дубинок «Сеньора Помидора». Иногда гвардейцы даже не искали улики этих ночных коррид. Они били мальчишек просто так, рассчитывая на терапевтический эффект.
    Гражданская гвардия приписывала теперь Маноло и Хуану любое мелкое воровство в Пальме. Чарнека, владелец бара, с сожалением видел, что гражданские гвардейцы «колотили парня, как старый ковер, за каждый пропавший с дерева апельсин в Пальме». Согласно документам Гражданской гвардии в казарме на улице Пачеко, Маноло был уже приговорен к пожизненному наблюдению. Это следовало из записи в «Общественном и частном моральном кодексе», досье, которое Гражданская гвардия неусыпно вела на каждого испанца. «Постоянно ворует фрукты и овощи с полей, — говорилось в этом досье, — дурно обращается с животными и с чужой собственностью. Считается хроническим правонарушителем».
    Несмотря на побои, Мануэль Бенитес и Хуан Оррильо продолжали свои ночные рандеву с животными дона Феликса Морено. У них не было выбора, если они хотели следовать за мечтой, казавшейся теперь столь далекой, — мечтой, которая их вдохновила когда-то зимним вечером в кинотеатре «Сине Херес». Так проходил месяц за месяцем, пока однажды, три года спустя после первой встречи с «Сеньором Помидором», их вновь не постигло несчастье. Конечно же, это случилось в полях дона Феликса. Они скитались по его пастбищам три дня и три ночи, сражаясь по ночам, а днем прячась в высокой траве или среди подлеска. Из еды у них было несколько апельсинов и немного съедобных растений, которые они смогли найти в кампо. На третью ночь, когда они отрабатывали на корове пасес с плащом, их поймала Гражданская гвардия.
    Измученных и полумертвых от голода, их пригнали обратно в Пальму, пинками заставляя бежать впереди лошадей пленивших их гвардейцев, как пару каких-нибудь римских узников. На улице Пачеко их поджидал «Сеньор Помидор» со своими дубинками. Сержант так жестоко избил ребят, что они уже не держались на ногах. Закончив экзекуцию, он приказал запереть их в конюшне. Хуану врезалось в память, как первым делом, когда они смогли наконец подняться, они, пошатываясь, ринулись к кормушкам лошадей Гражданской гвардии, «словно пара голодных собак». Расталкивая лошадиные морды, они хватали из корыта остатки овса и запихивали себе в рот.
    Они пробыли так, запертыми в конюшне, десять дней. Единственной пищей, которую им предоставил «Сеньор Помидор», была та, что давали коням: овес и вода. Они питались, как звери, зачерпывая горстью овес из лошадиных корыт. Воду пили, опуская губы в те же ржавые ведра, откуда пили и лошади. На ночь они отыскивали угол мощеной конюшни, который выглядел менее залитым мочой и лошадиным навозом, набрасывали туда соломы и ложились спать. Днем они мрачно сидели на корточках посреди конюшенного двора.
    Так они провели уже около недели, как вдруг в один прекрасный день Оррильо увидал на брусчатке у своих ног буханку хлеба. Мгновением позже рядом с хлебом на камни шмякнулось рыже-красное кольцо колбасы чорисо.
    Ошеломленная парочка глянула вверх. Но не нашла ничего, кроме нескольких темных пустых окон на голой стене метрах в шести над головой.
    С тех пор так и пошло. Иногда это был апельсин, иногда кусок сыра или морковь. Но всегда, каждый день, в какой-то момент эти чудесные дары неожиданно падали к их ногам.
    Наконец, за день или два до освобождения Оррильо обнаружил, кто был этот их невидимый благодетель. Он поглядел на стену казармы Гражданской гвардии в ту самую секунду, когда здоровая краюха хлеба планировала вниз. Наверху, в открытом окне, он мельком увидел жену сержанта Маулеона. Потрясенная жестокостью мужа, она выжидала, когда он уйдет на патрулирование, чтобы передать его малолетним узникам немного еды с его собственной кухни.
    Даже ужасы заточения в конюшне сержанта Маулеона не смогли удержать Маноло с Хуаном от походов в кампо. Взбешенный, под жесточайшим прессом дона Феликса, «Сеньор Помидор» решился на более долгосрочное решение своей проблемы. Весной 1954 года, вскоре после того, как Маноло Бенитесу исполнилось восемнадцать, с фигового дерева возле конвента Санта Клара пропал целый мешок фруктов. «Сеньор Помидор» приказал арестовать Маноло за это преступление. На сей раз он отправил Маноло начинать его взрослую жизнь с трехмесячного заключения за бродяжничество в тюрьме Мирафлорес в Кордобе, где его отец прозябал столько месяцев под конец своей жизни.
    Анхелита тщетно надеялась, что пребывание брата в тюрьме Мирафлорес отвадит его от быков. Но стоило ему вернуться домой, как он немедленно исчез куда-то на пару с Хуаном Оррильо. Теперь друзья решили избежать внимания бдительных патрулей «Сеньора Помидора», найдя для сражений другие пастбища, подальше от окрестностей Пальмы дель Рио. Они уходили из дома на два-три дня, пытая удачу на ранчо, лежащих ниже по долине Гуадалкивира. И столь же таинственно, как исчезали, они возвращались — грязные, голодные, зачастую с еще не зажившими ранами от какой-то полуночной стычки с быком. Постепенно их отлучки становились всё дольше.
    «Однажды, — вспоминала Анхелита, — случилось так, как будто они совсем ушли. Начиналось всё, как обычно. Я вернулась домой с работы, а они ушли в чем были, никому не сказав ни слова. Дни шли, недели и месяцы, а я ничего не слышала от Маноло. Я понятия не имела, где он и чем занят. Я не знала, был он в тюрьме, или в больнице, или в могиле. Каждый вечер я ходила к Ане Оррильо, матери Хуана, узнать, нет ли у нее новостей.
    Ана Оррильо умела читать, и каждый вечер она покупала газету. Не знаю, где она деньги на это брала, думаю, она есть почти перестала, чтоб ту газету купить. Каждый вечер она ее читала, потому что думала, что там могут быть новости про них. Она не читала колонок про корриду — поглядеть, не написано ли там про их великие триумфы, о которых они вечно рассуждали. Она читала про несчастные случаи и аресты, чтобы знать, вдруг они умерли или в тюрьме. Но единственную новость, которую мы получили, принес нам шофер грузовика, проезжавшего наш городок: он сказал, что их видел, когда они шли по дороге за Уэльвой.
    Семь месяцев так прошло, целых семь месяцев, когда я не знала, жив мой брат или мертв. Потом однажды вечером я услышала, как он скребется в дверь. Я отворила, и он вошел. И говорит: “Я есть хочу”. Всё, что он принес мне домой за эти семь месяцев, это пустой желудок, голову, полную вшей, и одежду в коровьем дерьме, которую мне же пришлось отстирывать».

    РАССКАЗ ХУАНА ОРРИЛЬО
    «Нет ни одной дороги, ни единого поля, ни деревенской площади на этой сожженной солнцем земле Андалусии, которые мы бы не истоптали. Месяцами мы бродили взад и вперед по нашему краю, по всем его долинам и нагорьям, от гор и до моря, в поисках приключений. В Андалусии не осталось ни одного заводчика быков, включая самого дона Эдуардо Миуру, чьих пастбищ мы бы не знали, чьи животные не прошли бы перед нашими плащами.
    Мы скитались на воле, подобно орлам. Иногда ловили попутку. Мы ездили на грузовиках с зерном, древесиной, скотом; однажды даже сидели посреди целого кузова коз. Порой мы шли несколько дней, прося милостыню на фермах, мимо которых проходили, — кусок хлеба или колбасы. Мы воровали фрукты с деревьев и овощи с полей, мы научились прокрадываться в курятник и руками душить курицу, прежде чем она успевает пискнуть.
    Иногда мы ездили на поездах. В пассажирском поезде мы прятались в туалете или забирались на крышу, когда проверяли билеты. Мы разбирались в товарняках не хуже железнодорожников. Мы знали, где прятаться, как найти открытый вагон, как поймать поезд. Мы знали все их остановки и куда они шли. У нас даже были любимчики вроде «Эль Пескадора», рыбного поезда, который каждый вечер в десять часов вез из Кадиса в Мадрид морепродукты для столицы. Мы узнали Андалусию так же хорошо, как улицы нашей родной Пальмы дель Рио.
    Иногда мы ночевали в полях возле костра. Иногда находили каменную хижину или сарай и спали там. Иногда фермеры пускали нас в конюшню или на сеновал. Когда было нужно, мы работали — день тут, день там. Мы побирались, если могли, расстелив свои плащи на деревенской площади в знак того, что мы голодные тореро. Люди нам клали на плащи помидор, яичко, песету или несколько монет.
    Мы научились жить на подножном корму. Ели желуди и шишки, дикую спаржу, щавель и cardo. На худой конец, ели ту же траву, что и быки едят. Мы знали, какие растения надо размять и приложить к ранам, чтобы остановить кровь, если бык нас зацепит. Зимой, когда была плохая погода и мы простужались, мы научились жечь эвкалиптовые листья и дышать этим дымом, чтоб излечиться. Это был наш сезон приключений. Маноло Бенитес учился быть матадором, а я его был его душой».
    Плоды приключений горчили. Друзья шли сквозь цыганские трущобы Трианы в Севилье, через болота Уэльвы, мимо обросших водорослями стен Кадиса. Они исходили арабские улочки Гранады, бесплодные пространства Эстремадуры, винодельни Хереса. Они были всего лишь двумя среди многих десятков таких же — истощенных, сожженных дочерна солнцем и сравнявшихся цветом с землей, бредущих по тем же белым поселкам и таящим опасность полям, — и каждый в погоне за тем же чудом в краю, где все чудеса давно превратились в дым.
    Их называли maletillas — «чемоданчиками», за чемоданчик с пожитками, который висел у них за плечами. Как Маноло с Хуаном, как придуманный персонаж Куррито де ла Крус, они следовали за миражом арены. Их можно было увидеть в любом уголке Андалусии. В этом краю звенящих кастаньет, фламенко, кружевной элегантности мантилий и прохлады фонтанов, плещущих в покрытых изразцами патио, они представляли собой другой лик Испании, столь пленительно выглядевшей в глазах туристов, — напоминание о жестокой и неизбывной нищете Андалусии.
    В середине двадцатого столетия, когда соседи ее шли навстречу невиданному доселе процветанию, вся Испания, а в особенности Андалусия, неподвижно застыли в прошлом. В то время, как Гражданская гвардия в захолустном поселке могла все силы бросить против нескольких своенравных подростков, рвущихся к лучшей жизни, Испания только ждала производства своего первого автомобиля. Про телевидение никто и слыхом не слыхивал. Три четверти домов были без туалета и меньше чем в пятой их части был водопровод. Сельскохозяйственное производство только-только вернулось на уровень, предшествовавший 1936 году.
    В результате к середине пятидесятых годов по Испании странствовали тысячи таких же парней, как Маноло и Хуан. Дороги вели их в Мадрид, Бильбао и Барселону, а дальше в угольные шахты, на сталелитейные заводы и фабрики Западной Европы. Полмиллиона их вышло из андалузской земли, согнанных с места голодом и столь архаичной системой землевладения, что четыре тысячи человек, два процента землевладельцев Андалусии собирали с ее земель две трети всего урожая. Молодые испанцы тысячами оседали в сырых, покрытых туманом стальных городах Рура, в закопченых бездушных поселках при угольных шахтах Саара, мечтая о солнце и об Испании, которую они оставили ради великого счастья получать еженедельный конверт с жалованием на чужеземной фабрике.
    Эти дороги были открыты и перед Маноло с Хуаном. Они сулили куда более верный путь избавления от голода, чем маячивший впереди призрак корриды. Но эти двое, и десятки других maletillas, были небольшим инакомыслящим меньшинством среди молодых испанских бродяг. Они хотели всего и сразу, эти юнцы, а не только еженедельного гарантированного жалования в конверте. Страна, входа в которую они домогались, была страной мужчин в панамах и с сигарами, подъезжавших к парадным воротам поместий дона Феликса Морено и ему подобных в своем собственном престижном автомобиле.
    Они рыскали по кафе, где импресарио из маленьких городишек набирали участников для случавшихся там иногда коррид, умоляя дать им шанс показать хоть кому-то свое умение. Они осаждали ворота финок в сезоны тиенты, выпрашивая возможность поиграть с теленком на глазах именитых гостей заводчика быков. И всегда по ночам они пробирались в поля, чтобы сражаться при луне, чтобы разучивать технику нового элемента, чтобы еще одно животное преподало им крупицу новых знаний и навыков в их неисчерпаемом искусстве.
    Мир, в который они пытались попасть, являлся одним из самых кастовых и закрытых обществ на свете. Одного только мужества и амбиций было совершенно недостаточно, чтобы добыть пропуск в его ряды. Нужны были дружеские связи и помощь кого-то из допущенных внутрь. Попасть в этот мир было совершенно естественно для Домингина или Антонио Ордоньеса. Сыновья матадоров, они родились уже внутри его границ. Им достаточно было представиться у ворот финки, чтобы их пригласили продемонстрировать свое мастерство. Для Маноло Бенитеса и сотен таких же безвестных молодых людей ворота этих финок были закрыты на засов. Испытание диких коров — серьезный бизнес, и заводчики не позволяли абы кому принимать в нем участие. Подвести молодую корову породы «миура» к пикадорской лошади — это великая честь; она не дается даром. Хозяева ранчо давали такое право юношам, которых уже знали, либо тем, кто имел рекомендации от доверенных людей.
    Иногда они допускали к испытаниям мальчишку, который вручал им потрепанную грязную визитку. Такая визитка могла принадлежать другому заводчику, на которого податель сего сумел произвести впечатление, отставному менеджеру или матадору второй руки; это был пропуск в царство корриды, выданный одним из его подданных. Maletillas, которым он доставался, берегли его пуще банкноты в тысячу песет. Нередко они не умели даже прочесть те несколько слов, что были на нем написаны. Но они носили эти грязные, замусоленные клочки бумаги с тем же религиозным трепетом, с каким надевали на шею медальон своей Девы-хранительницы. Визитка была для них ключом к воротам Счастливого Случая. Она иногда могла предоставить тот шанс, в котором судьба регулярно отказывала Маноло и Хуану.
    На долю двух юных пальменьос от судьбы доставались одни объедки. Иногда друзья умудрялись незваными выпрыгнуть на арену. Тогда наградой им становились тумаки от вакерос, служивших на этом ранчо. Редко-редко хозяева ранчо позволяли им проделать пару пасес с какой-нибудь негодящей коровой, предназначенной на бойню, или с животным, с которым никто не сумел совладать. Это были единственные oportunidades, доступные таким как Маноло Бенитес.
    Но несмотря ни на что, каждый из них надеялся, что однажды на какой-нибудь тиенте один из этих «толстых людей в панамах и с большими сигарами» распознает в его жестах золотые крупицы гения и поманит к себе, выделив из кучки таких же безымянных maletillas.
    На тиентах, в которых Маноло Бенитес сумел принять участие, никто не предложил ему свою помощь. Ни один сытый и гладкий зритель не позвал его из-за burladero на частных аренах заводчиков. Спустя годы после откровения, каким стала для него история Куррито де ла Круса, после двух лет бесплодных скитаний по Андалусии он был всё еще так же далек от своей мечты, как и в тот момент, когда он вышел из «Сине Херес» на зимний вечерний холод. Его пальцы ни разу не касались кисточек traje de luces. Он не убил ни одного быка. Он ни единой песеты не заработал взмахами своего плаща. Всё, что досталось ему за эти годы, — это рубцы от побоев и память о той науке, которой быки с ним делились при свете луны.
    Они с Хуаном очутились в кромешном одиночестве. Земляки их презирали; единственные близкие люди, мнением которых они дорожили, поставили на них крест; у мечтателей больше не оставалось резона продолжать гнаться за своей мечтой. Наконец, потерпев неудачу в последней тиенте на последней безвестной финке, Хуан и Маноло сдались. Они повернули свои стопы вспять и побрели обратно в Пальму дель Рио, со своими пустыми желудками, завшивленными головами и одеждой, покрытой коровьим дерьмом. Оказавшись дома, Маноло Бенитес совершил поступок, который он клялся не совершать никогда. Вслед за своим отцом и дедом он так же отправился к майоралю дона Феликса Морено и попросил работы.


Последний раз редактировалось: Клио (Ср Сен 30, 2015 9:41 pm), всего редактировалось 1 раз
Вернуться к началу
Посмотреть профиль Отправить личное сообщение Посетить сайт автора
Galina Merculova


   

Зарегистрирован: 06.03.2011
Сообщения: 519
Откуда: Санкт Петербург

СообщениеДобавлено: Ср Сен 30, 2015 9:05 pm    Заголовок сообщения: Ответить с цитатой

Оля,спасибо тебе за перевод книги,жду с нетерпением следующей главы!!!
Вернуться к началу
Посмотреть профиль Отправить личное сообщение
Клио


   

Зарегистрирован: 22.04.2011
Сообщения: 1712
Откуда: Москва

СообщениеДобавлено: Сб Окт 03, 2015 3:39 pm    Заголовок сообщения: Ответить с цитатой

    Пара голубых глаз, ярких, как свежеотложенные яйца малиновки, выделяла Хосе Санчеса из черноглазого андалузского мира вокруг. За пятьдесят с лишним лет своей жизни он не лишился и прядки волос. Они вились крутыми локонами, белые, словно шерсть котенка-альбиноса, в идеальном контрасте с его навсегда загорелым лицом цвета красного дерева. Он был горделивый, статный и работящий; каждый день жизни, полной тяжелых трудов, Хосе Санчес посвятил служению дону Феликсу Морено. Он был его майораль, старший слуга, смотритель и управляющий его обширных владений.
    Товарищи относились к нему со смесью уважения и обиды, страха и неприязни. Так велика была его преданность человеку, чьих быков Санчес охранял, что в разгар Гражданской войны он забаррикадировался в опустевшей усадьбе дона Феликса, готовый защищать своего хозяина ценою собственной жизни.
    В социальном плане место Санчеса между хозяином и теми людьми, которых он нанимал на Plaza de Trabajadores, было весьма достойным; тем не менее, в плане достатка он отстоял от них вовсе не так далеко. Санчес жил в одноэтажной каменной хижине в трех километрах от сельской усадьбы дона Феликса на другом берегу Гуадалкивира. Хижину Санчес делил с мулами и лошадьми, порученными его заботам. Полом служила утоптанная земля. В хижине не было ни электричества, ни воды. Туалетом для Санчеса, его жены и шестерых детей служили бычьи пастбища. Воду они носили из родника, бившего в нескольких сотнях метров от хижины.
    Все они жили в одной огромной комнате. Это была и кухня, и столовая, и гостиная. А за ней находились три спальни, составлявшие особую роскошь в жилище Санчеса. Сложенные из камня и глины стены гостиной были украшены несколькими семейными реликвиями: здесь были портреты его родителей, выцветшие и пожелтевшие, как увядшие осенью листья; его собственные фотографии во время армейской службы и в день свадьбы; изрядно замусоленный образ Пресвятой Девы; и самая большая драгоценность Санчеса — фотография Альфонсо XIII с автографом, пожалованная ему монархом во время визита в усадьбу Морено в еще дореспубликанские дни.
    Санчес отлично знал репутацию долговязого парня, который объявился у его порога жарким летним вечером 1955 года. В последний раз он видел его брошенным в конюшню Гражданской гвардии, и был он тогда весь в синяках, оставленных дубинкой «Сеньора Помидора». В тот раз Санчес молча понадеялся, что эта дубинка навсегда излечит мальчишку от желания рыскать по пастбищам дона Феликса. А еще он испытал уколы сожаления, ведь обычно он наказывал лазутчиков, пойманных на пастбище, запирая их в конюшне с указанием отмыть её дочиста. Сумей он поймать Маноло хотя бы половину раз, когда тот дрался на его полях, — размышлял управляющий, — у него были бы самые чистые конюшни во всей Испании.
    И вот теперь Маноло Бенитес, сын Хосе Бенитеса, доброго и честного работяги, комкая шапку в руке, просил дать ему работу в полях, куда он так часто пробирался по ночам.
    Санчес лишь отчасти поверил клятвам Маноло исправиться и завязать с быками. Но он решил, что будет лучше запереть волка в овчарне, чем оставить бродить на свободе. Он согласился его нанять.
    К его удивлению и радости, Маноло оказался исключительно толковым работником. Однако и волк в овчарне не дремал. Согнувшись в три погибели, Маноло мотыжил хлопок для дона Феликса, но взгляд его неудержимо стремился в открытую даль за хлопковыми полями, туда, куда манили его быки. Благочестивые намерения его испарились. Он вернулся в поля при первом же случае.
    Санчес почти сразу обнаружил, что кто-то снова вторгся на его территорию. Естественно, что подозрения пали на нового работника, но всякий раз на его обвинения Маноло предъявлял свое алиби. Если его было трудно поймать в пору первых набегов на поля дона Феликса, то теперь он стал и вовсе неуловим.
    «Он мог бегать быстрее всех и лучше всех прятался, — признавал с неохотой Санчес. — Поместье было такое чертовски огромное, что если нельзя было драться в одной его части, он дрался в другой. Я никак не мог изловить его. Он стал призраком кампо».
    С каждой новой луной ярость Санчеса возрастала. Ловушки и засады, которые они с сержантом Маулеоном устраивали, чтобы поймать лазутчиков, становились всё более изощренными и коварными. Он регулярно божился за семейным обедом, что его последняя хитрость позволит, наконец, схватить призрака кампо. И так же регулярно он и его вакерос возвращались домой на рассвете с пустыми руками.
    Так много месяцев незадачливый майораль терпел поражение за поражением, пока не открыл наконец причину провала своих постоянных попыток поймать Маноло. В его овчарне и впрямь поселился волк, но вовсе не тот, что ему думалось. Нет, им оказалась персона, чье присутствие за столом украшало семейные обеды. Это была его старшая дочь Анита, изящная темноволосая девушка, его гордость и утешение на склоне лет. Она предавала отца каждую ночь, когда полная луна вставала над Пальмой.

    РАССКАЗ АНИТЫ САНЧЕС
    «Я встретила его на престольном празднике Пресвятой Девы, 18 сентября. Он тогда только начал работать на полях у моего отца. Он был задиристый, и так забавно ходил и говорил. Он уже побывал в тюрьме за то, что лазил к быкам в наши поля и украл фиги с чьего-то фигового дерева. Все говорили, что он просто вор и бездельник, и однажды он снова сядет в тюрьму до конца своих дней. Но он был такой душевный и симпатичный. Я не могла устоять, он мне сразу понравился.
    Я не решилась много с ним говорить на этом празднике. Мои братья были там. Он принадлежал к низшему классу по сравнению с нами, и они бы мне не позволили с ним разговаривать. Потом через несколько дней отец нашел отпечаток ноги в грязи недалеко от нашего дома на дороге, ведущей на бычьи пастбища. Отец был уверен, что Маноло всегда ходил по ночам в его поля и дрался с быками. Так что когда он увидел этот след, он и один из его вакерос пошли туда, где Маноло собирал хлопок. Они притащили его к этому следу, и отец заставил его поставить туда свой башмак. Мне было слышно из дома, как Маноло кричал, что у любого может быть нога того же размера. Потом они принялись его бить. Я слышала, как они орут, мой отец и вакеро, иногда было слышно удары их палок. Потом Маноло взвыл от боли. В конце концов отец и вакеро уехали, бросив его одного.
    Немного погодя я пошла набрать воды из источника. Это было старое высохшее речное русло метрах в трехстах от нашего дома. Вода сочилась из железной трубки, вставленной в бывший берег реки. Маноло сидел возле этой трубки и умывался. Он снял рубашку, спина была вся в крови. Они очень сильно его избили, отец и вакеро. Я вернулась домой поискать для него какое-нибудь лекарство. Ничего особо не нашла, немножко спирта и вату.
    Я промыла его раны спиртом, а он изо всех сил старался не кричать, чтобы люди не застали нас вместе. Мой отец избил бы меня так же, как он избил Маноло, если бы нашел меня с ним.
    Потом мы немножко поговорили. Он был неразговорчив. Заявил мне сразу: “Voy a ser torero — я стану тореро”. Он всё время это повторял. Я сказала ему: “Ты не сможешь стать тореро, пока не найдется менеджер, чтобы тебе помочь. Никто сам не сможет”.
    Он поглядел на меня и говорит: “А мне никто не нужен, вот увидишь. Всякое может случиться. Самолет может на море сесть”.
    Родник стал местом наших тайных встреч. Это была наша граница. Отец не разрешал мне уходить от дома дальше родника. Маноло не мог подойти к дому ближе, иначе бы его поймали. Прямо над трубкой торчала серая плоская скала. Она была достаточно большая, чтобы мы оба там помещались. Мы сидели на солнце и болтали, ели крыжовник, который рос на кустах в старом русле. Он всегда говорил об одном. Он рассказывал мне, как он станет великим тореро и какие триумфы его ждут.
    Он обычно работал тогда на хлопке, и я посылала младшую сестру шепнуть ему время, когда мы сможем встретиться у источника. Так я избегала опасности привлечь внимание родителей. Иногда я оставляла ему весточку под скалой. Он не умел читать. Он ее показывал кому-нибудь, кто умел. И просил написать ответ. Потом он прокрадывался обратно и прятал записку для меня на том же месте. Он клал камень на нашу скалу, чтоб показать мне, что записка там. Каждый раз, когда я видела этот камень, мое сердце начинало колотиться.
    Я знала, что отец всё время старается поймать его, когда он дерется с быками на наших полях в полнолуние. Маноло ускользал после работы и прятался в поле до темноты. Потом он приходил к роднику. Когда отец уезжал, я спускала немного еды на веревочке из окна кухни. А когда засыпала мама, я выбиралась в окно моей спальни, брала еду и бежала к роднику. Я свистела три раза, это было нашим условным знаком, и он выходил ко мне из темноты. Пока мы ели, я говорила ему, куда папа поехал. И так Маноло мог каждый раз идти в другую часть финки, где они бы его не поймали, и спокойно драться со своими быками.
    В другое время мы могли видеться только по воскресеньям в Пальме дель Рио. Мы ходили к мессе в Эрмиту, часовню Пресвятой Девы на холме над Гуадалкивиром. Это было то редкое время, когда мои родители постоянно за мной не следили или не занимали меня работой. После службы все шли не спеша большой толпой. Я отставала от нашей семьи, и Маноло ко мне незаметно подбирался. Обычно он смеялся и валял дурака.
    Однажды утром в мае он подошел ко мне возле церкви, он был очень серьезный. Сказал, что хочет, чтоб я стала его novia, его невестой. Я покраснела, потому что боялась, как бы кто-то его не услышал. Я знала, что мои родители так плохо к нему относятся, что если они когда-нибудь прознают, что я его novia, они никогда больше не позволят мне увидеться с ним. А я — я хотела видеть его. Я хотела быть его novia.
    В то воскресенье на мессе во время Евхаристии, когда никто не видел, я отвязала и сняла с шеи медальон Христа Вседержителя, который отец подарил мне на первое причастие. После мессы, когда все пошли назад в Пальму, я отстала от своих. Проскользнула к Маноло и взяла его за руку. Я вложила медальон ему в ладонь. И сказала ему: “Я буду твоей novia”. Потом повернулась и побежала обратно к родителям».

    Маноло Бенитесу в ту весну исполнилось двадцать лет, Аните Санчес было четырнадцать. В жизни бывшего обитателя тюрьмы Мирафлорес темноволосая Анита была «глотком чистоты». Годы спустя, когда кинодивы и модели станут осаждать двери его «люкса» в Испании и Южной Америке, он будет вспоминать ее как «единственную в жизни девушку, которую я по-настоящему любил». Конечно же, Санчес не мог не раскрыть их идилию. Мало что могло так взбесить гордого майораля дона Феликса, как известие о том, что его любимая дочь встречается с молодым человеком, которого он считал ничтожным преступником. Тот факт, что в каменной хижине Санчеса не было туалета, не мешал ему строить классово-близкие планы на свою дочь. Так что он в ярости запретил любые контакты между Анитой и Маноло.
    Его приказ был нарушен едва ли не сразу, как только в доме затихло эхо сказанных слов. Анита и Маноло продолжили свои тайные встречи у ржавой трубки источника на берегу высохшей речки, по которой прошла граница их юной любви. По ночам Маноло часто бродил в полях вокруг дома Санчесов в надежде хоть краем глаза увидеть в окошке Аниту. Иногда, опершись о ствол лавра, он часами разглядывал силуэт дома на фоне звездного неба и, «слушая звуки, доносившиеся изнутри, пытался представить себе, что делают Анита и ее семья». За такими счастливыми праздными мечтаниями следовало порой жестокое пробуждение; собаки Санчеса, почуя в ночном воздухе его запах, с рычанием гнали его по полям, а их грозные челюсти оставляли на нем новые шрамы вдобавок к отметинам от дубинок Гражданской гвардии и быков дона Феликса Морено.
    Всё шло наперекосяк в жизни горького сироты с улицы Белен — амбиции потерпели крах, его насильно загнали на ту же дорожку, с которой он попытался свернуть, и даже муки любви приносили одно лишь расстройство. Но случались в этой жизни и маленькие триумфы. В тот год он непрошенным выскочил на арену в усадьбе дона Феликса во время ежегодной тьенты. Старательно скрывая лицо под огромной шляпой, Маноло исполнил весьма достойную серию пасес со строптивым теленком.
    — Эй, дон Феликс, — крикнул он гранд-сеньору Пальмы, — это для вас!
    — Чико, если сумеешь продолжать в том же духе, — крикнул в ответ пораженный дон Феликс, — скоро быки станут тебя кормить.
    Внезапно маленький спектакль Маноло оказался прерван: теленок его боднул и сшиб с головы шляпу. Обман был раскрыт. На мгновение Маноло застыл в середине арены перед изумленным и злобным взглядом Хосе Санчеса. Майораль объявил дону Феликсу, что всё то искусство, которое продемонстрировал этот бандит, он приобрел преступным путем на пастбищах самого Морено. Дон Феликс побагровел. Он приказал двум своим вакерос вывести Маноло с арены и всыпать ему по первое число, чтоб научился уважать частную собственность.
    Но кое-какие «оле!» Маноло всё-таки ждали. Он вдруг получил тот шанс, которого так долго добивался. У него обнаружился неожиданный покровитель. Это был дон Карлос Санчес, приходской священник.

    РАССКАЗ ДОНА КАРЛОСА САНЧЕСА
    «Если вы приходской священник в городке вроде Пальмы, вам придется стать изобретательным. Просто жизнь заставит. Слишком много здесь того, что надо бы сделать, — а нечем. Чтобы найти деньги для прихода, все средства хороши. Я знал, что Маноло мечтает стать тореро. Мы все знали. В городе это было дежурной шуткой. Я решил что-нибудь для него сделать. “Раз уж Маноло хочет стать матадором, — спросил я себя, — почему бы не устроить небольшую корриду и не собрать заодно денег для церкви?”
    В Пальме корриды не было с тех пор, как анархисты сожгли арену. Однако прежде чем объявить новость, мне надо было найти быков. Матадоры всегда найдутся. А вот с быками сложнее. Они стóят гораздо дороже, чем матадоры, готовые с ними сражаться. Я пошел к дону Феликсу и сумел убедить его, что его христианский долг — уступить мне трех быков по сходной цене. Он пообещал мне троих трехлеток, которых не смог продать, за двадцать одну тысячу песет. И я объявил всем, что в этом году престольный праздник патроны мы отметим корридой в пользу благотворительных дел прихода.
    Мы решили устроить бои в открытом поле прямо рядом с корралем дона Феликса, там где он примыкает к старой мавританской стене позади церкви. Я собрал молодых ребят, чтобы вкопать в землю жерди примерно по кругу и сделать из них арену. Публика должна была просто стоять вокруг, опираясь о жерди плечами. Позади мы натянули веревку, отделявшую тех, кто заплатит за место, от тех, кто захочет смотреть даром. Потом я объявил о начале продажи билетов: пятнадцать песет для взрослых и пять для женщин и детей.
    Много дней ни о чем другом в Пальме не говорили. Конечно, как только Маноло услышал про это, он пришел ко мне и спросил, можно ли ему драться. Я выбрал его, Хуана Оррильо и Алонсо Санчеса, младшего сына майораля дона Феликса, в качестве трех матадоров. Я знал, что половина города придет посмеяться над Маноло, но он-то был совершенно серьезен. За три дня до боя он пришел в церковь. Очень серьезным тоном он спросил у меня, какое apodo — какой псевдоним ему стоит взять для боя. Ему не нравилось имя Эль Ренко, он сказал, что оно недостаточно благородно звучит для матадора. Я спросил, что он собирал этой осенью для дона Феликса.
    — Бобы, — ответил он.
    Вот я ему и сказал: “Назовись ‘Эль Ниньо де лас Абас — Бобовый Парень’, потому что ты он и есть, сборщик бобов”».
    Как и рассчитывал дон Карлос, половина Пальмы дель Рио вывернула карманы, чтоб придти посмотреть корриду в честь патроны. Собралась шумная радостная толпа, с громким смехом люди передавали друг другу бутылки. Захмелевшие мужчины свешивались с жердей, окружавших арену дона Карлоса, как солдаты из окон на армейских учениях. Был там и дон Феликс Морено, он милостиво улыбался толпе с высоты своего конного экипажа, расположившись рядом с ареной. Чарнека, хозяин бара, устроился неподалеку, прикрываясь от солнца огромной панамой. В одной руке он сжимал бутылку белого вина, в другой — платок, которым утирал потное лицо.
    Сержант Маулеон с подобающей случаю важностью шествовал сквозь толпу, одаряя своих подопечных вялой — и чаще всего безответной — улыбкой. Незадолго до пяти всеобщее возбуждение усилилось еще больше с прибытием на plaza de toros Пальмы трех матадоров. «Костюмом света» по случаю праздника служила Маноло та же рабочая одежда, в которой час назад он собирал бобы. На всю троицу имелся единственный плащ, им служила старая пастушья накидка. Принимая во внимание их неопытность — и учитывая состояние здравоохранения в Пальме, — дон Карлос постановил в этот раз обойтись без убийств.
    Мрачные и сосредоточенные, как любой матадор перед выходом на песок арен Севильи или Мадрида, трое сельских рабочих, не отрываясь, глядели на импровизированные ворота, с волнением ожидая появления первого животного. Хуан и Маноло нервно обсуждали между собой, не встречалась ли им эта зверюга раньше в каком-нибудь уголке кампо дона Феликса.
    С нависавшей над самой ареной колокольни храма Успения Пресвятой Богородицы раздались удары колокола, отбивавшего шесть. Когда звон затих, наверху в проеме лестницы появилась фигура в черной рясе. Хотя испанский церковный устав делал невозможным для дона Карлоса посещение его собственной корриды, все же богословские соображения не шли так далеко, чтобы запретить ему вовсе ее смотреть. Бормоча извинения гнездившимся тут воронам, он уселся, чтоб наблюдать за ходом событий с великолепной позиции, которую предоставляла ему колокольня.
    С последним, шестым ударом колокола коррида началась. Гордо и величаво три матадора вступили на арену и сняли свои матерчатые шапки перед президентом корриды, мороженщиком из Пальмы. Глядя, как рвется из своего загона первый бык, Анита Санчес закрыла глаза и пробормотала быструю молитву Пресвятой Деве. Для Аниты это было лишь дополнительным усилием. Она уже три дня отходила босая, дабы испросить у Девы благословения и защиты Маноло на этот вечер.
    Сам бой превратился в шумное веселое представление, в котором оставалось мало общего с величественной церемонией корриды. Один из быков выказал категорическое нежелание сражаться. Зрители выпрыгивали на арену и присоединялись к матадорам, проделывая пасес с остальными двумя, которые готовы были нападать. Пьяные отвлекали животных, хлопая руками по ограде или размахивая шляпами у них перед носом.
    Успех был оглушительный по мнению всех присутствующих, за исключением трех матадоров. Они быстро поняли, что служат лишь приложением к ребяческим забавам толпы. Когда бой окончился, группа волов отогнала быков с арены на бойню. Вечером, когда быков вздернули на крюки и взвесили, дон Карлос получил еще и деньги за проданное мясо.
    Коррида в честь патроны принесла в копилку прихода Успения Пресвятой Богородицы значительную сумму — чуть больше тысячи песет. Прежде чем спрятать ее между складками рясы, дон Карлос выдал каждому из матадоров банкноту в 100 песет за участие в представлении.
    Эта помятая бумажка стала первыми деньгами, которые Мануэль Бенитес заработал, выйдя перед рогами быка. Годы спустя, уже будучи миллионером, он отчетливо помнил экстаз, в котором ласкал засаленный клочок бумаги, — и цель, для которой его использовал. На следующий день на рассвете, таким же парией, как раньше, он вновь собирал бобы на полях дона Феликса. Но вечером он заявил свои притязания на драгоценность, на которую раньше не смел претендовать. Он пригласил Аниту Санчес в «Сине Херес».
    Даже в Пальме социальные привилегии, даруемые корридой своим героям, возымели свой скромный эффект. Признав заслуги Маноло вечером накануне, отец отпустил Аниту.


Последний раз редактировалось: Клио (Ср Ноя 04, 2015 1:22 am), всего редактировалось 2 раз(а)
Вернуться к началу
Посмотреть профиль Отправить личное сообщение Посетить сайт автора
Клио


   

Зарегистрирован: 22.04.2011
Сообщения: 1712
Откуда: Москва

СообщениеДобавлено: Вс Окт 04, 2015 6:48 pm    Заголовок сообщения: Ответить с цитатой

Отличные иллюстрации лунной корриды нашлись в ФБ:



На пастбище не было слышно ни звука. Тишина стояла такая, что Маноло мог отчетливо расслышать хриплое от усталости дыхание быка. Костистые обводы черной шкуры сливались с темнотой, отчего бык казался каким-то чудищем устрашающих размеров. Реальными выглядели только тускло поблескивавшие глаза и рога, белевшие в темноте, как воздетые длани скелета.


Последний раз редактировалось: Клио (Ср Ноя 04, 2015 1:26 am), всего редактировалось 2 раз(а)
Вернуться к началу
Посмотреть профиль Отправить личное сообщение Посетить сайт автора
Клио


   

Зарегистрирован: 22.04.2011
Сообщения: 1712
Откуда: Москва

СообщениеДобавлено: Вс Окт 11, 2015 3:19 am    Заголовок сообщения: Ответить с цитатой

    Слава, о которой Маноло мечтал на импровизированной арене дона Карлоса, очень скоро его настигла. Однако природа этой славы и обстоятельства, которые ей способствовали, оказались весьма далеки от тех, что будоражили его юное воображение. Его снова поймал старый враг, «Сеньор Помидор», когда он полз по берегу Гуадалкивира с мешком краденых апельсинов за плечами. Хуан Оррильо попался вместе с ним.
    Сержант Маулеон сковал их вместе наручниками. Он повесил мешок апельсинов Маноло на шею, дабы публично возвестить об их преступлении. Они шли босые, трясясь от холода, на них были только мокрые трусы, в которых «Сеньор Помидор» застал их ползущими по речному берегу. Увесистыми ударами оструганной дубины «Сеньор Помидор» заставлял их брести, спотыкаясь, вперед. Так он прогнал их полуголыми по улицам Пальмы дель Рио. На каждом углу он хриплым пропитым голосом призывал всех сограждан в свидетели их падения.
    Они шли от улицы к улице по булыжным мостовым, по которым в мечтах Маноло он должен был бы проехать на плечах свиты обожателей, прославляющих победы Ниньо де лас Абас. Глаза, в которых он жаждал зажечь уважение и восторг, презрительно смотрели на него изо всех дверей и торопливо распахнутых ставней. Одна старуха сморщила сухие губы и плюнула в арестантов. Этот прогон сквозь строй презрения что-то такое сделал с Маноло, на что не способны были дубинки «Сеньора Помидора». Он заплакал от стыда.
    Уже перед самыми казармами Гражданской гвардии среди лиц, глядевших на него с тротуара, Маноло поймал взгляд человека, которого, он надеялся, минует зрелище его позора, — Аниты Санчес. Мгновение она смотрела на него. Потом повернулась и побежала прочь. Утирая слезы тыльной стороной свободной ладони, Мануэль Бенитес страшной клятвой поклялся отомстить за боль пережитого им унижения, которого в Пальме дель Рио никогда не забудут.

    И снова сияние полной луны легло на камни мостовой улицы Пачеко. Сонный сержант Маулеон потянулся к дребезжащему телефону. Мудрый сержант изобрел новую тактику, охранявшую его сон в лунные ночи. Он расставил агентов на путях, которых Маноло с Хуаном не могли миновать по дороге на дальние пастбища дона Феликса. И теперь, закипая, «Сеньор Помидор» слушал голос одного из своих информаторов, предупреждавший его, что Маноло с Хуаном исчезли в ночи. Он разбудил спящих гвардейцев и велел седлать лошадей. Вскоре с той же серьезностью, с коей отряд шерифа преграждает путь угонщикам скота, его маленькое войско, стуча копытами, двинулось в кампо.
    А в дальнем конце полей, намного опередив своих преследователей, Маноло и Хуан с благоговейным трепетом взирали на открывшуюся им картину. Перед ними предстал необычайных размеров зверь, Хуану он показался огромным, «как американский автомобиль». Это был один из ценнейших племенных быков дона Феликса. Годами он был королем здешних мест, передавая потомству вековое наследие породы «салтильо».
    — Сегодня, — шепнул Маноло перепуганному другу, — мы будем драться с ним.
    Для Хуана Оррильо эта ночь стала самой памятной из всех ночей, проведенных ими на бычьих пастбищах. В тени огромная семисоткилограммовая туша быка разрасталась еще больше, и Хуану в какой-то момент показалось, будто бык растворился в темноте. Но тут же он снова возник — это Маноло кружил его взад и вперед, и тяжелая бычья голова словно цепями была прикована к старенькому одеялу в его руке. В тишине полей Хуан слышал только топот бычьих копыт по траве и бормотание Маноло, когда бык проносился мимо. Полупарализованный от страха, он наблюдал, думая только о том, хватит ли у него мужества отвлечь быка, если тот собьет с ног его друга. Однако Маноло твердо стоял на ногах. Завороженный Хуан решил, что в эту ночь «на плечах Маноло лежит рука Господа».
    Вдруг Маноло прервал схватку. Быстро метнулся к Хуану.
    — Этого я убью, — сказал он.
    Маноло выхватил у Хуана из рук штык времен Гражданской войны, который они нашли на отмелях Гуадалкивира. Ржавый клинок до сих пор служил им для чего угодно, кроме того, для чего они его предназначали. Да им и не случалось еще убить ни одного быка. Теперь Маноло готовился впервые прожить «момент истины», самый опасный во всей корриде, и прожить его с огромным животным, чью массивную голову не пригнуло к земле копье пикадора. Он тысячу раз репетировал этот жест. Он встал в нескольких метрах от быка, пальцы босых ног для пущей устойчивости вцепились в сырую траву. Правой рукой он поднял клинок, скользя в полутьме взглядом вдоль неровного лезвия, минуя голову и готовые к бою рога, туда, где был пятачок размером с ладонь, в который он должен воткнуть острие. Левой рукой он свесил у ног сестринское одеяло, пошевелив его ровно настолько, чтобы привлечь складками бычий взгляд.
    Он приподнялся на цыпочки. Потом, сощурив глаза, бросился на быка. Бессознательным, диким движением он воткнул штык в тушу зверя. Острие на мгновение застряло, а потом проскользнуло в мягкую плоть, чуть ли не утянув Маноло в бычье нутро. Бык пошатнулся, закашлялся кровью. Сделал несколько неверных шагов по пастбищу, мыча от страха и медленно умирая от неумелого удара Маноло. Наконец бык остановился, и Маноло кинулся к нему. Он ликующим жестом вскинул руки, как принято у матадоров в знак триумфальной победы. И только он это сделал, как племенной бык ценою в десять тысяч долларов свалился мертвым к его ногам.
    Хуан, верный товарищ в подлунных корридах, скинул чары оцепенения и совершил то единственное, что подобало сделать. Он подбежал к быку, выдернул из его спины штык. Неистовыми ударами отсек с головы быка уши. После чего торжественно вручил два кровоточащих куска мяса своему напарнику.
    Маноло засунул еще теплые уши под рубашку, и пара отправилась в Пальму. Подойдя к городу, Маноло свернул с их обычной дороги домой. Кивком пригласив Оррильо следовать за ним, он направился на вокзал. Маноло задумал совершить там одну церемонию, дерзкий насмешливый выпад в адрес дона Феликса, «Сеньора Помидора» и всего города, где его позорили и унижали.
    Чуть не лопаясь со смеху, он взобрался на деревянную скамью возле станции. В серых рассветных сумерках повесил уши племенного быка дона Феликса в одном из самых людных мест во всей Пальме дель Рио, на железнодорожном расписании. Спрыгнув со скамьи, он обозрел результаты своей работы. Потом, истерически хохоча, они с Хуаном удрали, оставив позади свой черный хвастливый трофей; последние капли крови «салтильо» струйкой стекали на расписание поездов Севилья–Кордоба.
    Утро было уже в разгаре, когда один из гвардейцев положил подсохшие уши зарезанного быка дона Феликса на стол «Сеньору Помидору» и объяснил, при каких обстоятельствах он их нашел на вокзале в окружении посмеивавшихся пальменьос. Сержант пришел в ужас. Он и его люди вернулись домой на рассвете, усталые, но уверенные, что Маноло с Хуаном, испугавшись их присутствия, не отважились на авантюру в открытом поле.
    Звонок, которого он так боялся, не заставил себя долго ждать. Оскорбленный хозяин Пальмы поклялся лично проследить, чтобы «Сеньора Помидора» перевели на другой конец Испании, если он в двадцать четыре часа не предпримет мер против убийц его племенного быка.
    С недвусмысленными намерениями «Сеньор Помидор» быстрым шагом направился на улицу Белен. Он застал Маноло спящим, по-прежнему в той же окровавленной рубашке, в которой он принес в город уши быка. Это было всё, что «Сеньор Помидор» хотел узнать. Он задержал заодно и Хуана, и снова повел обоих закоренелых преступников на улицу Пачеко.
    На этот раз он даже не стал утруждать себя битьем. Сержант предпочел разом положить конец своим проблемам и обезопасить свой персональный комфорт. Он решил поручить этих двух хулиганов, с которыми не мог справиться, заботам других властей, подальше отсюда. Единым росчерком пера он выслал Мануэля Бенитеса и Хуана Оррильо из города, в котором они родились. Он постановил, что они обязаны покинуть Пальму дель Рио до захода солнца и не возвращаться без письменного разрешения вверенного ему отделения Гражданской гвардии.
    Мало с кем в Пальме дель Рио Маноло хотел попрощаться. Он навестил Чарнеку.
    — Либо я стану тореро, либо уеду во Францию, — сказал он бармену. — Но всё равно, если я когда-нибудь и вернусь в этот несчастный город, то на своей машине.
    Анхелита плакала. Это был для нее несмываемый позор, знак того, что она «не сумела его вырастить» и тем самым нарушила слово, данное умирающей матери. Она дала ему несколько песет, которые у нее были, и адрес его сестры Энкарны в Мадриде. Потом отпустила его одного, с матерчатой кепкой в руке, потому что ей «было слишком стыдно идти вместе с ним на станцию».
    Гордость удерживала Маноло от прощания еще с одним человеком в Пальме, которого ему хотелось увидеть перед отъездом. Он не видел Аниту Санчес со дня его публичного унижения сержантом Маулеоном.
    День его высылки совпал с местным праздником, и когда Маноло с Хуаном шли на вокзал, на Авениде генерала Франко уже начиналось пасео — гуляние. Молодежь Пальмы, надев маскарадные костюмы, прохаживалась взад и вперед по улице. Юноши и девушки, согласно обычаю, ходили отдельными группами, обмениваясь из-под масок застенчивыми испытующими взглядами.
    С ними была и Анита Санчес. Ее маскарадный костюм состоял из старенькой простыни, препоясанной веревкой. На голове у нее был коричневый бумажный пакет, который она постаралась превратить в маску. Анита знала, что Маноло изгнан из Пальмы. Отец рассказал ей об этом в полдень с нескрываемым удовлетворением. Она пришла сюда со своими двумя младшими сестрами в надежде хотя бы мельком увидеть его.
    Наконец она заметила его печальную фигуру, пробиравшуюся сквозь толпу хихикающих юнцов. Она прошла мимо него. Он на нее не взглянул. Она рассердилась, но тут же сообразила, что он не узнал ее под бумажной маской. Она повернулась и пошла назад. И робко приподняла с лица пакет.
    Они беседовали, как прежде. Она спросила Маноло, куда тот намерен податься. Он ответил, что они сядут в поезд до Кордобы. Оттуда он автостопом поедет в Мадрид. Анита пообещала писать ему. Потом достала из-под простыни подарок, который прихватила с собой на этот случай. Это была ее фотокарточка, единственная, которая у нее имелась, подаренная ей — как и медальон, который носил на шее Маноло, — в день ее первого причастия.
    Они пошли рядом. Внезапно, повинуясь импульсу, Анита решилась на отчаяный жест. Это было публичное объявление отцу, и братьям, и всем городским сплетникам, что она — его novia. Она взяла его руку, решительно вложила в свою, и так рядом с ним дошла до самой станции.
    Она посмотрела, как ребята сели в поезд. Когда он отошел, она осталась стоять на открытой платформе и следила, как он исчезает, — одинокая маленькая фигурка в старой простыне на железнодорожных путях. Потом опять натянула на голову коричневый бумажный пакет и пошла восвояси. Проходя мимо расписания поездов Севилья–Кордоба, где еще виднелись следы последней дерзкой выходки ее novio на родине, которую он покинул, она остановилась. Быстро оторвала со стены кусочек залитой кровью бумаги и спрятала под простыню. Затем с высоко поднятой головой она вернулась к paseo.


Последний раз редактировалось: Клио (Ср Ноя 04, 2015 1:29 am), всего редактировалось 2 раз(а)
Вернуться к началу
Посмотреть профиль Отправить личное сообщение Посетить сайт автора
Lin@


   

Зарегистрирован: 28.10.2012
Сообщения: 763
Откуда: Санкт-Петербург

СообщениеДобавлено: Вс Окт 11, 2015 9:48 am    Заголовок сообщения: Ответить с цитатой

Спасибо, Оля!Как всегда, воскресный подарок. С горчинкой, а скоро будет если не легче, то светлей.
Вернуться к началу
Посмотреть профиль Отправить личное сообщение
Клио


   

Зарегистрирован: 22.04.2011
Сообщения: 1712
Откуда: Москва

СообщениеДобавлено: Вс Окт 11, 2015 2:12 pm    Заголовок сообщения: Ответить с цитатой

Не скоро еще, только через пару-тройку глав... Но потом - будет, хотя и относительно. Если помните, подругу жизни Маноло зовут Мартина, а не Анита...
А вообще - гвозди бы делать из этих людей... Улыбка
Вернуться к началу
Посмотреть профиль Отправить личное сообщение Посетить сайт автора
Galina Merculova


   

Зарегистрирован: 06.03.2011
Сообщения: 519
Откуда: Санкт Петербург

СообщениеДобавлено: Вс Окт 11, 2015 3:33 pm    Заголовок сообщения: Ответить с цитатой

Оля,спасибо за книгу,без тебя я и не знала бы кто такой Маноло Бенитес, El Cordobes! Его жизнь - глубокое уважение и восхищение! Тебе тоже огромное СПАСИБО! Улыбка
Вернуться к началу
Посмотреть профиль Отправить личное сообщение
Клио


   

Зарегистрирован: 22.04.2011
Сообщения: 1712
Откуда: Москва

СообщениеДобавлено: Вс Окт 11, 2015 4:00 pm    Заголовок сообщения: Ответить с цитатой

Мне было интересно, на чем они с Рафаэлем так сошлись. Оба - железные, но Бенитес на семь лет старше и раньше начал, поэтому ему больше досталось в жизни. И при этом он сумел по заслугам оценить нашего Ниньо Улыбка

А после всего, что было, - посмотрите, какой дивный эпилог: "Эль Кордобес" и Гражданская Гвардия, 1969 год. Как же они гордятся таким знакомством Смеется

Вернуться к началу
Посмотреть профиль Отправить личное сообщение Посетить сайт автора
Galina Merculova


   

Зарегистрирован: 06.03.2011
Сообщения: 519
Откуда: Санкт Петербург

СообщениеДобавлено: Вс Окт 11, 2015 4:26 pm    Заголовок сообщения: Ответить с цитатой

Оля,а есть что - нибудь еще об El Cordobes? Улыбка
Вернуться к началу
Посмотреть профиль Отправить личное сообщение
Клио


   

Зарегистрирован: 22.04.2011
Сообщения: 1712
Откуда: Москва

СообщениеДобавлено: Вс Окт 11, 2015 7:43 pm    Заголовок сообщения: Ответить с цитатой

Куча документальных фильмов на ютьюбе - в основном большие интервью с вкраплениями съемок его боев. Меня, собственно, интересуют больше эти съемки, я быструю речь - тем более весьма и весьма "андалу" - не разбираю. Но мужик он артистичный ооочень! Рассказывать любит, и рассказывает "в лицах".
А сын (один из) у него - очень средненький матадор. Правда, молодой ишшо, может, вырастет во что-то. Но вряд ли...
Вернуться к началу
Посмотреть профиль Отправить личное сообщение Посетить сайт автора
Показать сообщения:   
Начать новую тему   Ответить на тему    Список форумов Hablemos del Amor... О Рафаэле -> Культура Испании Часовой пояс: GMT + 4
На страницу Пред.  1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10  След.
Страница 5 из 10

 
Перейти:  
Вы не можете начинать темы
Вы не можете отвечать на сообщения
Вы не можете редактировать свои сообщения
Вы не можете удалять свои сообщения
Вы не можете голосовать в опросах


Powered by phpBB © 2001, 2005 phpBB Group
Вы можете бесплатно создать форум на MyBB2.ru, RSS